«Есть вопрос там – не считаете ли Вы свою публику в некотором роде уходящей натурой? Там это очень изящно написано, с огромной любовью к тем людям, которые приходят на концерт, – и огромное спасибо за этот вопрос, потому что, знаете, если честно сказать, иногда я с ужасом ощущаю себя уходящей натурой. (В зале протестуют.) Одну секунду – если бы я сказал это без тени юмора, это было бы просто наглостью и глупостью. Я понимаю, что эта натура вернется, просто я помню время, когда эта река была полноводной. Когда можно было повернуться направо-налево и услышать прекрасную песню в очень хорошем исполнении, а сейчас надо прислушиваться, вслушиваться, искать, идти через завалы лесные, чтобы пробраться к ключу, который вдруг тебе попадется, и остаться рядом с этим ключом, потому что нет никакой гарантии, что пройдешь много-много верст и попадется другой. Когда-то это пройдет – завалы расчистят, или их сожжет, или люди поймут, что надо пить чистую воду, что нужно быть, наконец, людьми. Я уверен, что каждый хочет быть человеком, иногда это очень трудно, иногда есть времена, когда это труднее, чем в другие».

Олег рассказывает, как, по просьбе Андрея Юрьевича Толубеева, который хотел поставить в начале 90-х годов «Пиковую даму», что не состоялось по причине вихря, который смел страну, он написал песню «Из Петербургской гавани...» и
«я не считаю себя – без позы, я совершенно точно говорю: я не автор, я могу рифмовать – даже небанально и неплохо, но это может каждый грамотный образованный человек. Эту песню я никогда не исполнял до концерта «300 лет Петербургу» – она нужна была мне там драматургически, поэтому я вынес ее на сцену. Эта песня написана 20-летним парнем, и если по душе этот герой не изменился, то сейчас он бы эти слова так не написал. Или сказал бы – но про себя, не вслух. Вот еще слова бы не забыть, я пою эту песню очень редко». (Реплики из зала: А мы подскажем!)

Звучит песня «Из Петербургской гавани на юг...» Ах, как Олег ее спел!!! Аплодисменты, овация, цветы...

«Надо отдышаться вам (реплики из зала: Вам надо отдышаться, мы никуда не уйдем; смех). Я прочел в Интернете в отзывах о записи последней «Романтики Романса», очень смешно: «Олег выглядел очень испуганным, когда ему понесли цветы...» (дружный смех). Объясню, почему это могло показаться. Поверьте, все на самом деле проще, но счастливее. Растерян я был вот почему. Причина простая – лежали рельсы, по которым ездила камера перед сценой, и я вдруг подумал: народу много, проход узкий, не дай Бог, кто-то запнется. (Реплика из зала: А у нас большой опыт!; смех) Тем не менее, поверьте, всегда я об этом думаю. В Мюзик-холле я всегда прошу закрыть оркестровую яму – ее никогда не закрывают: узенький проход, глубина, не знаю – метра 4 под ногами. И я запретил ставить лестницы, потому что при первых выходах, когда шли женщины, на каблуках особенно, по этому пятиметровому мостику, я стоял на сцене (Олег показывает, как он дрожал, смех в зале) и почти молился, чтобы не случилось ничего, потому что на самом деле случалось. Не там, конечно, и, слава Богу, не было тяжелых последствий, но бывали такие моменты, и при таких обстоятельствах я страшно негодую на устроителей концерта, но это, как правило, не в столице, все-таки, в Петербурге немножко иначе, а в провинции. Как правило, это записано, написано в райдере, подписано – и никогда не выполняется! Ладно, когда они нарушают атмосферу концерта, хотя это печально, но иногда они приводят к очень неприятным физическим моментам каким-то».

Так закончилось первое отделение, и Олег пошел пить кофе.

Второе отделение началось сольным выступлением Михаила.

Олег: «Я искал, но, к сожалению, не смог найти вопрос, на который прошу ответить Мишу, там очень хорошие слова о ребятах, как мы работаем, а вопрос в том, кто пишет аранжировки».

Михаил: «В каждом конкретном случае, в зависимости от ситуации, аранжировку делают Андрей Иванов, Юра Молотилов или я. Что касается песен с Олегом вдвоём, раньше – это «Лермонтов», «Элегия» и т.д., то делал это я. Французские песни к последнему концерту замечательно сделал Андрей Иванов, тщательно к этому подошёл, он настоящий профессионал. Замечательно делает аранжировки Юра Молотилов, он аранжировал «Аранхуэзский концерт», который в оригинале написан для симфонического оркестра и сольной гитары, так Юра сделал переложение для нашего оркестра. Народные песни – это Юра. Вот так мы, в основном, делаем, а потом так происходит: мы пишем, кто-то что-то добавляет, что-то меняет, придумывает другое, т.е. практически это совместное творчество. Иногда бывает, что аранжировка такая, что менять ничего не надо, всё звучит, всё удобно: Олегу петь, нам играть, всё замечательно, слаженно. Бывает, что в процессе исполнения, в процессе жизни произведения мы вносим какие-либо коррективы, изменения, какие-то импровизации, а некоторые произведения мы играем «от руки», они нигде не записаны, в голове, каждый знает свою линию, свой голос, свои партии, в общем, слушая друг друга и слушая Олега, мы вносим свой инструментальный вклад в каждое произведение».

Олег: «У нас с Мишей по-настоящему долгий творческий путь, редко об этом задумываюсь, но иногда имеет смысл об этом думать, ибо есть чему радоваться и чем гордиться. С Мишей наше творческое знакомство состоялось 19 лет тому назад, в следующем году будет юбилей с момента выхода пластинки «Звезда любви», на которой мы встретились и достаточно долго работали». (Из зала: Надо отпраздновать!)

Олег: «Праздновать, на самом деле, вещь нетрудная. Замечательный сегодня человек, которого я люблю и как актёра, и как человека, Валентин Гафт, отмечает 75-летие... Отмечают все радостно, искренне, но как раз он сегодня хорошо говорил по поводу дат, юбилеев, можно переслушать, что он по этому поводу говорил, мне лучше всё равно не сказать.
Я думаю, знаю, верю, что всякая наша встреча – это праздник, это радость, какими бы обстоятельствами это ни сопровождалось, даже если что-то не совсем так, как бы нам хотелось, наши встречи, по нашему времени – это просто счастье». (Аплодисменты)

Вопрос из зала: «Откуда взялась вокальная партия в «Аранхуэзском концерте»?»

Олег ответил, что она существует достаточно давно, ей уже лет 30, автора он не знает.
Михаил добавил, что концерт был написан в 1936 году, в основе его лежит народная испанская песня, но он думает, что слова не имеют ничего общего с первоначальным замыслом автора, это придуманные слова, а музыка настолько завораживает, и в ней слышится песня любви, что легко придумать слова, которые будут отвечать характеру этой мелодии. Олег говорит, что в 80-х годах запись этого концерта сделал Пласидо Доминго, а вообще «Аранхуэзский концерт» – наиболее часто исполняемое произведение на концертных площадках мира. Миша добавил, что существует много аранжировок.

Олег читает вопрос: «Олег Евгеньевич, Вы так много работаете, как Вы успеваете?»

Олег: «Спасибо за добрые слова, которые здесь написаны, но вот это одна из самых наших больших печалей, мы не успеваем. Мы не успеваем катастрофически делать то, что нам хотелось бы сделать уже последние, наверное, лет 10. И стремимся, не опаздываем, слава Богу, но это не происходит так, как бы нам хотелось.
И вот это, может быть, вообще пошло и нехорошо обвинять власть имущих или обладающих какими-то ресурсами людей, но в данном случае я должен выразить эту претензию. То, что происходит, слава Богу, происходит по воле Божией, я уверен, что произойдёт то, что должно произойти, но постоянная растрата сил на то, на что не нужно бы их тратить, на совершенно неартистическое делание, хотя команда наша замечательная, мы друг друга ценим, уважаем, любим, стараемся, по возможности, помочь друг другу во всех делах, но нам приходится заниматься тем, чем не приходится заниматься некоторым другим артистам. Например, ведущим «Субботнего вечера». И мне досадно, что, обладая такими возможностями, то, что подобное люди делают, стыдно просто показывать. Это бы, наоборот, тем, кто отвечает за ресурсы управления, финансы это лучше бы не показывать – стыдно, но, тем не менее, там колоссальная поддержка. Но, ни на кого не пеняя, опять же говорю, что, к сожалению, мы не успеваем делать чего бы нам хотелось, а главное – как бы нам хотелось, по причине того, что всё приходится делать самим и почти всё приходится преодолевать, кроме нашей творческой жизни. Но ведь, как известно, «служенье муз не терпит суеты», а суета нас давит. Просто для того, чтобы остаться на плаву, да хотя бы чтобы добиться разрешения выступать на площадке какой-нибудь, которая нам дорога и на которой выступаем уже лет 10, и люди идут, приходится доказывать, что ты не верблюд и что ты имеешь право сюда выйти, а какой-нибудь чиновник третьей-пятой руки кобенится и рассказывает тебе о том, что ты не имеешь на это права. Поверьте, что это тоже есть в нашей жизни, и по-человечески это меня не обижает, потому что у этого чиновника своя тяжёлая жизнь, у него есть свои обиды, его кто-то обидел, кого-то он не может обидеть, как бы он хотел, но дело страдает, дело стоит. Другое дело, опять-таки, что должно исполниться – оно исполнится, значит, не должно было сейчас произойти или должно произойти именно так. Знаете, есть ещё здесь вопрос, не могу его сразу найти, но звучит он приблизительно так: «Где грань между профессионализмом и вдохновением, творчеством и мастерством?». Галина Андреевна Барышева – и мой мастер, и мастер тех курсов, на которых я работал в театральной академии, это, наверное, тоже не её слова, это наблюдение многих людей, но она очень хорошо, очень точно сказала, что с приобретением мастерства неминуемо утрачивается искренность, и чем больше мастерства, тем, как ни горько, меньше простой свободной искренности. И знаете, иногда я думаю, что вот эта наша гонка, когда мы живём, не знаю, как партизаны или как птицы перелётные, успели здесь войти – ура, кто-то не заметил, не успел закрыть дверь, а если вдруг открытая дверь, но её никто не увидел, а мы увидели, заметили и вошли. Но мы нигде не можем остановиться, потому что нигде нам не дадут спокойно присесть на месте и просто спокойно репетировать: либо затопчут, либо закроют – это реалии нашего времени. Я не жалуюсь, я не бью тревогу, это обстоятельства нынешнего времени. Очень многие люди неартистической профессии живут в таких обстоятельствах. Но эта партизанская, цыганская жизнь позволяет всегда быть в тонусе, искренность – она живёт сама по себе, т.е. это как бы тебя подпаливают со стороны, но, с другой стороны, не дают погаснуть. Может быть, это трудное существование, болезненное, заставляет очень тонко на всё реагировать, иногда нужно прикладывать усилия, тренироваться для того, чтобы тонко чувствовать, а тут подарок дают: вспышка справа, вспышка слева – и ты волей-неволей чутко относишься к тому, что происходит. (Реплика из зала: На передовой!) В каком-то смысле – на передовой, это правда, кстати, спасибо огромное за сравнение. Дело в том, что артистов, подобных нам, немало, но колоссальная удача: это милость Божия, это случилось именно по произволению свыше, во всяком случае, не моими усилиями – мы стали известными. Получилось так, что я стал известен, и за это я никому и ничем не обязан кроме, собственно говоря, работы. Поэтому да, на передовой, потому что мы можем говорить от лица тысяч прекрасных артистов, которым не дают говорить на больших площадках. Кстати, это один из ответов, почему я стремлюсь на большие площадки, я считаю, что, уверен в этом, такая манера пения, такая манера разговора, такая манера существования сценического должна жить, должна быть доступна большому количеству людей, даже если в Кремлёвский дворец придёт 3000 человек, а не 5500, всё равно эти 3000 человек увидят, что это живёт, что это есть. Ладно, Бог с ним».

Вопрос: «Как вы считаете, способен ли современный театр вызвать шок, или уже не вернуть те времена, когда публика ломилась на серьёзные спектакли?»

Олег: «В этом вопросе две стороны. Я уверен, что современный театр способен вызвать самые сильные эмоции, но это опять-таки вопрос к тому, кто занимается художественным процессом, короче, к режиссёру, а затем к актёрам. А вот вторая часть этого вопроса, чтобы публика ломилась на серьёзный спектакль, она должна быть воспитанной. Уже, увы, не могу говорить, что я оптимист, я, скорее, пессимистично смотрю на то, что происходит, особенно после преподавания в театральном институте, да и вот сейчас, спустя некоторое время. Публика деградирует – это факт. Деградирует потому, что ей в течение 15, по крайней мере, лет не дают увидеть настоящее, Для того, чтобы соприкоснуться с настоящим, необходимо серьёзное душевное делание, и если в семье ребёнку сумеют привить что-то, то это будет, а государство просто, к сожалению, просто плюнуло на культуру и помогает антикультуре, Думаю, несознательно, не знаю, почему. То, что публика ломится на известные раскрученные имена, так оно всегда так было и так будет, на известных артистов будут ходить, вопрос – кого сделать известным. Наше время, к сожалению, такое, что можно сделать известным кого угодно – при помощи средств массовой информации, а не по факту таланта и воспитания, культуры и т.д. Эти вещи тоже всем известные, я сейчас об этом говорю только потому, что уверен, что об этом нужно говорить. Мы с вами, по-моему, одинаково понимаем, но иногда это нужно произносить, чтобы не зарастало ряской и не превратилось в болото окончательно».

Вопрос: «Если бы вы создали свой театр, то какие идеи и принципы положили в его основу?»

Олег: «Ничего нового. Принципы, которые я бы положил в его основу, сформулированы Станиславским. Он обобщил идеи и создал блестящую систему. Станиславский подарил не только русскому, но и мировому театру потрясающую вещь, актёры из развлекателей превратились в служителей. Это был долгий процесс на протяжении всего 19 века не только в России, но Станиславскому удалось это выразить абсолютно точно. Меня потрясает, с какой лёгкостью театр отказался от этого дара – с такой лёгкостью, с таким азартом, и особенно тот театр, который должен был бы следовать принципам Станиславского и всегда иметь свои идеи. Он возвращает эту традицию, что актёр – развлекатель. Есть старославянское слово «позор», которое переводится как «актёр», Позор – значит актёр, а позорище – это зрелище. На дорогах Чехии можно встретить знак «ПОЗОР» – это значит «ВНИМАНИЕ», т.е. в чешском языке это слово не несёт негативного смысла, а у нас звучит однозначно: позор – это позор, а позорный – это позорный. И горько, что театр стремится к позорищу, а многие артисты стремятся стать позорными. Горе потому, что талант вещь такая – он обязывает, и, опять-таки, я почти никого не осуждаю, потому что у очень немногих есть собственные силы отстаивать свой талант и идеалы, а большинство талантливых людей, а они, как правило, все ранимы, большинство из них нуждается, чтобы им помогали. Это не жалоба, не выдумка – это правда. Талантливому человеку нужно помогать. Должны это делать те, у которых есть на это ресурсы, те, кто взяли себе полномочия, взяли на себя власть, я имею в виду всякую власть: и гражданскую, и финансовую, власть – это ответственность, и пока человек, обладающий властью и полномочиями, не поймёт, что власть – это, в первую очередь, ответственность, с культурой будет беда».

Вопрос: «Собираетесь ли Вы исполнять и другие песни Масиаса?» (далее читает по-французски – перечисление названий песен)

Олег: «Пока нет. Для меня важно было, чтоб состоялась эта программа, я об этом очень подробно говорил 15 июля, то, что говорил на русском, и для той программы было достаточно одной песни, которую мы исполнили, но, строго говоря, в этой песне есть одна особенность. У самого Масиаса написано, что это алжирская народная мелодия. Может быть, именно поэтому эта песня так меня пленила помимо самого исполнения, всё-таки там звучит то, что дорого мне всегда, что меня всегда захватывает, – народная мелодия периода века 19-го, начала 20-го, хотя я был поражён, когда услышал текст, первое впечатление было совсем иное, я думал, что песня про другое. О французской песне, я думаю, у нас будет возможность поговорить ещё.
На первую часть вопроса я уже ответил, не цитируя его».

Вопрос: «Обращаюсь к Вам как к человеку духовному и церковному: как Вы считаете, что важно на сегодняшний день – признание или призвание? И как Вы лично относитесь к заповеди "Не возведи себе кумира?"»

Олег: «Если я правильно помню – «не сотвори себе кумира». Важно и признание, и призвание. Призвание, безусловно, важнее – но оно от тебя не зависит, это из области таланта. Если тебя призывают и ты слышишь это призвание, ты должен стремиться его исполнить. А признание для артиста – вещь необходимая, он без этого засохнет, увянет... Это не антитеза, вот выгода и призвание – это те вещи, которые входят в конфликт, и иногда это подвиг – выбирать выгоду или тот путь, по которому ты должен идти. Что касается второго, я согласен со всеми заповедями – как человек церковный, и никакого протеста они у меня не вызывают. Я немножко шутливо ответил. А если имеется в виду поклонение, безумная увлеченность каким-то человеком, то это всегда нехорошо, безумно увлекаться нельзя ничем, нет ничего дороже нашей души, и вся вселенная ее не стоит, как сказано в Евангелии. И ничто не должно в нашем сердце занимать место Божие. Если мы отдаемся чему-то без остатка, кумиром может стать что угодно – карьера, богатство... Я бы отослал по этому поводу к книгам Андрея Кураева. А название артистов кумирами – это литература. Это также, как «страсть»: на самом деле – это страдание. Мне кажется, что поклонение и излишняя увлеченность артистами – это относится к другой заповеди: «не прелюбодействуй». Тут нужно очень точно проверить, какое влечение охватывает тебя, если ты не можешь думать ни о чем, кроме того человека, которого ты видишь на сцене. Я, может быть, говорю резко, я об этом размышлял, и у меня мнение такое».

Вопрос: «Планируете ли Вы в будущем вернуться к преподавательской деятельности?»

Олег: «Ничего не планирую, но если сложится, то теперь, слава Богу, имею опыт. Если буду нужен – вернусь, и те 7 лет, когда я преподавал в Театральной академии, были не напрасными для ребят и меня самого. Было много хорошего, и что-то в них живет и будет жить дальше, и за это они мне признательны. А я им признателен за то, что я убедился в том, что талант приходит и даруется вне времени и обстоятельств. Культура – не так, здоровье – не так, а талант в той же мере, как и в мои времена, и всегда. И это помогает жить».

Миша что-то сказал – неразборчиво записано на диктофоне, потонуло в общем смехе.

Олег: «Во всяком случае, я не виноват, что он до сих пор не вышел».

Вопрос (Олег читает и смеется): «Можем ли мы когда-нибудь услышать арию Надира не только на распеве?»

Олег: «Нет, не сможем, я думаю. (Реплика из зала: Жаль!) Да, мне тоже жаль, потому что я не могу объять необъятное. И не было бы того Олега Погудина, который сейчас, если бы у меня было чуть больше здоровья и я поступил бы в свое время в консерваторию и стал оперным певцом. На все воля Божья. Я пел на сцене Неморино и Надира, но на терцию ниже, а это неприлично, когда ты уже серьезный артист и билеты на твои концерты стоят достаточно серьезно. Пусть не так, как у ведущего «Субботнего вечера» (смех в зале), но все-таки. (Олег смеется)Но, может быть, в качестве новогоднего подарка когда-нибудь, посмотрим. Я пел Надира и Неморино из-за того, что это и там, и там – романсы. И, извинившись за необычное исполнение, сказал, что в романсовой программе мне показалось желанным исполнить эти произведения. У меня имперские амбиции по отношению к певческому материалу, но не настолько, надо иметь голову на плечах… Мне предлагали в Театре Оперы и Балета Днепропетровска – подошла директор и говорит:

Директор театра: «Олег, Ленский – я Вас приглашаю».
Олег: «Ну, что Вы, я не образован для этого!»
Директор театра: «Да что Вы, у нас эстрадная дива (Олег не помнил – кто) пела Кармен».
Олег: «Ну и как?»
Директор театра: «Там транспонировано на столько и на столько, но главное, что спела! Олег, а народу-то сколько будет!..»
Олег очень живо и артистично представил этот диалог под общий смех.

Олег: «Я отвечаю так подробно потому, что я влюблен в оперу бесконечно, это несостоявшаяся мечта. Но головы хватает. И очень добрых отзывов замечательных певцов и мастеров оперной сцены – когда я слышу от них: Олег, то, что в Вас есть, – это уникально, и это самое главное. (Реплика из зала: Это Вишневская). Да, и Галина Павловна тоже, и спасибо ей огромное за это».

Вопрос: «Планируете ли Вы показать программу «Я пою» во Франции? Есть ли в планах выпуск новых компакт-дисков? Ваше отношение к творчеству Елены Камбуровой и ее театру?»

Олег: «На что-то я уже ответил. Елена Камбурова – одно из самых светлых явлений нашей эстрадной и песенной жизни. Дай Бог ей здоровья и сил. Для меня колоссальное утешение, что она в силах творить и радовать тех, кто любит песню. И не дает разрушиться эстрадному жанру, у которого нет четких границ, а границы – в творческой совести тех, кто в нем работает. Программу «Я пою» во Франции показывать не планирую, потому что лучше говорить по-французски, чем французы, – это странно (смеется). Но во всех наших выступлениях во Франции мы всегда исполняли 2-3 песни на французском, чем вызывали колоссальную радость публики. Это дань уважения к стране. Это вполне нормально, и когда у нас выходит бесконечно мной любимый Шарль Азнавур и на крайне ломаном русском поет «Вечную любовь», абсолютно невозможно разобрать текст, но это вызывает восторг все равно. В Неаполе была ситуация, когда мы спели одну песню на итальянском, и зал начал скандировать, и пели 4-5 песен (Миша: Неаполь –особое место). Да, Неаполь – особое место. После чего с нами начали разговаривать, хвалить язык и прочее. Я стоял, моргал глазами и старался выкрутиться из ситуации, потому что я что-то понимаю, но сказать, как собака (Олег смеется, и зрители вместе с ним), ничего не могу».

Олег: «Приходилось – в разных местах. Самый длительный период – в Святогорском монастыре в Пушкинских горах. И Светлую Пятницу, и Пасху, и всю Светлую Седмицу – 10-12 дней пел на клиросе, потом дней пять не мог разговаривать. Тогда пытался поститься, как положено православному человеку. Монашеская жизнь, как я ее видел и судьба с ней сводила, – колоссальное, громадное, восхитительное и очень тяжелое делание. Это особая судьба, я их не просто уважаю, а считаю, что у них можно получить ответы на самые важные вопросы. То же касается людей, избравших священнический путь. Кстати, почти 2 недели пел в Карловых Варах в соборе Петра и Павла, и даже на престольном празднике».

Вопрос: «Очень соскучились по Вашей замечательной советской лирической песне. Нет ли в ближайших планах после концерта в Кремле ее показать?»

Олег вздыхает: «Вот сейчас буду жаловаться. Особенно с кризисом с этим финансовым мы стали заложниками требований людей, которые проводят концерты. Они, как правило, требуют два варианта: «Романс» или «Избранное». Доказать, что люди придут на другие программы и будут им рады, – невозможно. К сожалению, возможность влиять на людей, которые проводят концерты, я потерял, и это тоже вопрос к власть имущим: то, что было возможно в 90-е годы, невозможно сейчас. Есть жесткие правила игры. Но я немножко жалуюсь (смеется), не совсем жалуюсь. Сыграем, просто не могу сказать, когда. 29 октября концерт в Кремле, и я вынужден был впервые пойти на такие обязательства, что мы не работаем в Москве полгода до этого концерта. Но люди есть люди, и после долгих и душевных разговоров мы убедили разрешить нам выступить в июне в КЗЧ и в июле в Центре оперного пения Галины Павловны Вишневской. Людей, которые ставят такие рамки, я тоже понимаю. У них жизнь тоже не сладкая. Они заложники тех же обстоятельств, что и мы. Отвечают за все, помощи мало со стороны, препятствий много. И на такие программы, как «Народная песня», «Вертинский», «Окуджава», приходится уговаривать».

Вопрос из зала: «А в Кремле какая программа будет?»

Олег: «Время романса». Это все мои экзерсисы вокруг слова «романс», чтоб оно звучало всякий раз иначе и хоть сколько-то изящно. Отличие Кремлевского концерта от предыдущих – я надеюсь, мы вроде договорились с Президентским оркестром». (Оживление в зале)

Вопрос: «Можем ли мы услышать когда-либо хотя бы одно отделение, состоящее из оперных арий – Вертера, Надира, Баяна?»
(Олег смеется)

Олег: «В стансах Вертера есть замечательные слова, прекрасный русский перевод (Олег поет по французски отрывок):
«В долину к вам другой певец придет.
Моей минувшей славы и значенья
Он уж там не найдет.
Обо мне он вздохнет,
Вспомнит жизнь, и несчастья мои,
И мученья – увы!»

А на французском еще точнее (говорит по французски). Вот я боюсь, что если я буду петь отделение, то там будет именно так – перевожу дословно: «Он не найдет ничего, кроме траура и утрат». (Все смеются, и особенно Олег) Что-то, может быть, состоится, но не в опере, а в той музыке, которая мне желанна, близка, и теперь, благодаря Галине Павловне, я вхожу хоть как-то в область этой культуры – Чайковский, Рахманинов, Глинка, но –камерной. Что касается моей горячей мечты, которая, скорее всего, не исполнится, – это Ленский и Вертер. Но есть и другое счастье, когда ты по-настоящему влюблен в этот репертуар, ты один из тех, кто может его по-настоящему оценить в другом исполнении, и это тоже свой особый праздник. Я в феврале специально освободил несколько дней, чтобы купить билет в Опера Басти и послушать «Вертера» в исполнении Кауфмана. И мне это дало такой заряд, что месяца два я пел под впечатлением этого спектакля, абсолютно традиционного, прекрасного, красивого, в исторических декорациях, без всякой дури, которая сейчас творится в наших оперных театрах, да и других. Спектакль, который слушали 2000 человек – и старики, и юные люди, и когда он закончился, овация была громовой, мне показалось, что своды рухнут. Там было все – костюмы эпохи Гёте, традиционные декорации, прекрасное пение, прекрасная игра музыкантов – очень хорошая постановка.
По-моему, у нас уже очень поздний час». (Реплики из зала: А мы и не заметили, и вон еще сколько вопросов!)

Вопрос: «Как Вы ощущаете, Вас уже слишком испортила слава или еще нет? Как Вы с этим боретесь? (Смех в зале) Как ладите с людьми?»

Олег: «Ну, вот видите, я занимаю уже столько времени на разговор, а не на пение, значит, в каком-то смысле, наверное – испортила. (Смех в зале) Думаю, что не слишком, потому что очень многое не дает испортиться (Олег смеется), начиная от небогатырского здоровья. Часто понимаешь: ну, что ты о себе думаешь, какие там воспарения, дай Бог завтра выйти и отработать нормально. Конечно, испортила, но не слава. Я бы сказал – известность. Она сделала меня более непримиримым. Я, по счастью, не стал бестактным, но я стал легко раздражаться. Но может – это не слава, а возраст, усталость. Но тут смайлик после вопроса пририсован, поэтому это шутка, конечно. Ну, как борюсь? (Реплика из зала: Сижу здесь и борюсь! Смех в зале.) Всякий раз, когда люди, с которыми ты договорился и которые уже взяли деньги за свой труд и не выполняют своих обязательств, то это гениально тут же тебе напоминает, на каком месте ты находишься». (Олег смеется)

Вопрос: «Расскажите подробнее об американском и шведском периодах Вашего творчества». (Олег смеется).

Олег: «О, нет – нужна будет дополнительная встреча. Это очень долгий период, и я там сформировался в основном. Могу сказать это о шведском периоде. Были две решающих школы, кроме обучения в театральном институте, – это Пушкинские Горы и Святогорский монастырь и мои 3 года в Швеции – не одномоментно, не подряд, но в целом 3 года».

Вопрос: «Как прошли выступления во Франции в этом году?»

Олег: «Они хорошо прошли. В Париже был лютый холод в мае, какого не было за весь период наблюдений, и мы едва от этого холода не померли, честное слово. Принимали нас очень здорово. В данном случае спасибо Российскому посольству во Франции. То, что случилось в нашей жизни в общении с Российским посольством во Франции, – это чудо. Это общение душевное, художественное, творческое, абсолютно не партикулярное, не чиновное. Хотя мы были как бы на госслужбе, выполняли задание – так неправильно сказать, а то звучит, как в «Семнадцати мгновениях мгновений весны». (Смех в зале) Мы участвовали в государственной программе».

Олег: «Просто забыли».
(Реплика из зала: А а что это? И Олег запел первую музыкальную фразу.)

Вопрос: «Когда Вы стали исполнять песни иеромонаха Романа, о нем было мало известно».

Олег: «Да ну, что вы, просто везде было известно!»

Из зала: Не могли бы Вы рассказать о своем с ним знакомстве и общении?

Олег: «Будет долго и нахально. Я постараюсь кратко и с уважением. Я пел его песни на Псковщине в Святогорском монастыре, пел приватно, никогда не пел на сцене. И это многих задело, и меня заставили к нему придти на встречу. Мне было сказано: отец Роман благословил, идите. Я был человеком послушным, я и сейчас считаю послушание совершенно необходимым в духовной жизни. Но тогда – непререкаемо: если священник сказал, надо выполнить. Встретились. Он считал артистическое делание не спасительным, но, будучи человеком с юмором, сказал: раз мы уж встретились, спойте что-нибудь из иеромонаха Романа. Я спел, он сразу меня поправил – два слова я спел не так: и эстетически, художественно это были очень точные замечания. Он все-таки поэт, и это одно из ведущих обстоятельств, почему его песни исполняю на сцене. Я спел еще 3-4 песни, после чего он сказал: пойте мои песни на сцене, перекрестив огромным широким крестным знамением. А сам он записал свои песни, как никто не запишет: он – священномонах, это иной образ мыслей и образ жизни. Я артист, и это существенная разница, я выделяю эмоциональную составляющую этих песен, которые он не может и не имеет права выделять. А песни его красивые».

Вопрос: «Что должно совпасть, произойти, чтоб Вы провели столь долго ожидаемый творческий вечер не закрыто?»

Олег: «То, что сейчас происходит, – это здорово. Но такой творческий вечер не может быть широким. Здесь есть сложность: брать деньги за билеты, чтоб пришли послушать, как ты разговариваешь, – неэтично. Я певец, и если Господь Бог даст дожить до серьезного юбилея, и будут показывать «Линию жизни», в которой Олег Погудин будет рассуждать на темы своей жизни и вокруг...»

Вопрос: «Какие человеческие качества Вы цените больше всего?

Олег: «Искренность, честность. Список добродетелей, по-простому, по-человечески – они все там».

Вопрос: «Чего больше приносят письма поклонниц – радости или печали? Есть ли в них по-прежнему интересные Вам мысли?»

Олег: «Если позволите, я не буду сейчас отвечать на этот вопрос. Приносят и радость, и печаль. Печаль приносят неадекватность, непонимание, эгоизм, самовлюбленность. Сказал – не буду отвечать, а сам отвечаю, я имею в виду – конкретно. Поймете, почему. Когда ко мне адресованы вопросы, которые не имеют право адресовать, когда пытаются овладеть моей свободой, – я этого вообще не выношу! Когда пытаются вторгнуться в те области, которые я охраняю, о чем я открыто говорю. Как на двери написано – «не входить», но в нее ломятся! Это вызывает у меня печаль, гнев, даже ярость, но короткие. Потом, если я даю себе труд дочитать, а, как правило, даю, я понимаю, почему человек повел себя так. Но что меня крайне угнетает – это иногда какое-то странное бесстыдство особого рода. Поймите это слово тоже спокойно, без яростного оттенка. Я не понимаю, почему человек вообще не боится это писать, потому что уважение – одно из необходимых условий общения. А я, если бы не относился с любовью к тем, кто приходит на концерт, я бы очень нередко терял уважение к авторам подобных писем. Но я сам так поступал – не письма, конечно, писал, но поступки такого рода у меня были. Поэтому я могу сказать, что понимаю природу этих вещей и поэтому отношусь к этим людям с уважением, хотя и с сожалением. Таких немного, единицы.
Что меня радует в письмах – общее понимание, совпадение мыслей, мировоззрений. Радует, что очень много людей, которым дорого то же, что и мне. Это меня вдохновляет, дает силы поверить в то, что то, что я делаю, нужно не только мне. В то, что это – светлая дорога, по ней можно счастливо идти, даже если много трудностей. Вообще письма – это здорово! Жалко только, когда мы зацикливаемся на какой-то своей неправоте или беде, когда мы сужаемся».