Игорь Урьяш начал вступление к песне «Сумасшедший шарманщик», Олег Евгеньевич – петь, но, видимо, еще не был включен микрофон, и Олег Евгеньевич остановился и попросил его включить, а сам, улыбнувшись присутствующим,

отреагировавшим на эту заминку доброжелательным гулом, начал говорить:

«Вот. Если… Если начинается так, значит, действительно, сегодняшний день, он… сегодняшнее выступление, вернее, оно вызывает у меня достаточно такие разнообразные чувства – все очень хорошие по качеству, вот. И, тем не менее, есть некоторое внутреннее смятение, потому что, строго говоря, сегодня, конечно, концерт. Вот, но есть определенные очень добрые, очень человеческие отношения с людьми, которые все это сегодня организовали, которые нас пригласили. Ребята здесь бывали многократно. Я здесь сегодня впервые.

Вот… И я, и когда приехал, и когда ходил по этому замечательному вроде бы маленькому, но, тем не менее, такому вместительному, как вижу сейчас, помещению, так замечательно обустроенному, с… Даже вот не знаю, постоянна ли эта экспозиция, или здесь меняются картины когда-то, но с чудесными совершенно живописными работами, с комнатами для переодевания, в которых гигантские окна... Прямо в эти окна входит Храм. Очень трудно отделаться от ощущения, что сегодня все-таки не концерт, а какое-то другого ряда событие. Конечно, концерт будет. Вот. Но я, право слово, до сих пор не знаю, как его вести. Мы оговорили программу. Мы примерно понимаем, что нужно делать с точки зрения сценического действия, вот, но, тем не менее, думаю, что сегодня можно будет выходить как-то и за рамки выступлений, если родятся какие-то мысли, какие-то разговоры.
Я думаю, что мы сегодня можем это себе позволить, потому что когда-то давно – на заре концертной деятельности – это было вполне спокойно и естественно в малых залах.
(я даже и не надеялась, что Олег Евгеньевич когда-нибудь захочет восстановить общение со зрителями, аналогичное проводимому в начале концертной деятельности)
В больших залах это невозможно почти никогда – такое прямое близкое общение.

Вот. Но и тема сегодняшнего выступления, вернее, его область – она тоже не очень… не очень очерченная. Не могу сказать «не очень простая» – не очень очерченная. Сегодняшний вечер посвящен творчеству двух поэтов, двух… «Бард» – слово не люблю, точнее было бы сказать – «трубадур», в том значении, в котором это слово возникло, развилось, жило достаточно долго, но, в первую очередь, все-таки творчеству двух поэтов – Александра Вертинского и Булата Окуджавы. Двух замечательных миров в истории отечественной культуры прошлого столетия. Двух поразительно одаренных людей, у которых был очень четкий и точный взгляд на современность, на то, что происходит с ними. Понимание свое – очень бережное, точное и очень красивое, в общем – художественное понимание того, что происходило когда-то, и достаточно точные предвидения – иногда вплоть почти до уровня пророчеств. Но что хочу отметить – как в случае с Вертинским, так и в случае с Окуджавой: пророчеств мягких, пророчеств ласковых, пророчеств тихих и нежных. Может быть, это самое главное, почему мы сегодня решились соединить вместе эти два имени. Никогда, по-моему, в процентах не соединяли, по крайней мере, так концептуально, и почему в дни Светлой седмицы и, в общем-то, в помещении – не знаю, как правильнее сказать: церковной общины, в помещении, которое, так или иначе, впрямую относится к Храму. Почему сегодня будут звучать слова, мысли людей, которые, будучи не церковными людьми по своей жизни, по обстоятельствам своей жизни, тем не менее, на мой взгляд, одни из самых христианских авторов в истории русской песни. Об этом можно рассуждать, об этом можно полемизировать. Я в этом уверен. У меня есть и размышления… и какие-то доказательства этих мыслей, но главное доказательство, конечно, для артиста – это всегда его выступление на сцене. Я с этого момента передаю слово по большей части Александру Николаевичу Вертинскому, затем – Булату Шалвовичу Окуджаве. Я буду сегодня исполнять их слова. Вот. Но если, повторюсь, что-то родится, если возникнет желание какое-то о чем-то подумать и помечтать, то мы сегодня в этом смысле абсолютно свободны и вольны так поступить.
(Я – да, думаю, и остальные зрители – не услышала призыва Олега к дискуссии, так как привыкли к его полновластию на сцене. Я решила, что эти слова о «поговорить» относятся к нему и к Игорю Урьяшу, находившемуся на сцене. А Олег Евгеньевич, наверное, хотел, чтобы и зрители приняли участие в разговоре.)

Итак, первое отделение: Александр Вертинский».

1. «Сумасшедший шарманщик»

3. «Лиловый негр»

«Прежде, чем уступить площадку для… (не поняла пару слов), я, все-таки, не могу не обмолвиться парой слов. Песни, которые сейчас только что прозвучали в рамках одного отделения, - история певца Вертинского будет достаточно сжатой и короткой, и счастливых песен будет в ней уже все меньше и меньше, как и счастливых... «дней» - неправильно сказать. Счастливые дни были в его судьбе и в его жизни и на закате. Вот. Но счастливых надежд и ожиданий оставалось все меньше. Он как прекрасный, тонко чувствующий артист ощущал это очень болезненно и очень остро, тем более, сделав выбор решительный, окончательный, в смысле того, чтобы вернуться на Родину. Он уже не мог выйти за те границы, за те рамки, в которые себя поставил после 1943 года. Он никогда об этом не сожалел - в смысле, как о судьбоносной ошибке, но в его письмах, особенно в письмах к жене, очень часто сквозит, а иногда и просто присутствует та особенная горечь – горечь русского человека, который видит все беды, терзания и безобразия Родины и ничего не может сделать с этим в силу какого-то… в силу обстоятельств, не объяснимых рассудком – не рациональных. В силу обстоятельств, которые выше наших возможностей, сил, но выше наших желаний. А порою вообще происходят с какой-то убийственной и всепоглощающей силой и с неизменным постоянством на протяжении столетий. Скорбь Вертинского в его песнях, и в его письмах, и в его разговорах достигает порою уровня Лермонтовских обобщений - мрачных, прекрасных и трагичных. И так же, как и все остальные серьезные, большие и великие художники нашего отечества, он никогда не позволил себе помянуть недобрым словом свою Родину. Это поразительно. Сколько раз я встречаюсь в биографиях и, конечно, в собственном творческом изложении, встречаюсь с судьбами великих артистов – наших великих артистов с почти, почти без исключения всегда встречаешься с этой же самой фантастической неразрешимой проблемой судьбы русского артиста, вообще, собственно говоря, любого серьезного, думающего, мыслящего, чувствующего человека у нас в отечестве. Вдаваться в какие-то размышления характера социально-политического я не собираюсь. Это бездарно опять-таки в условиях нашего отечества. Уверен в этом. Но, всякий раз, сталкиваясь с большим именем в русской культуре, невольно задумываешься о вечном, потому что, если не принять к сведению, что не земного отечества ищем, но града небесного взыскуем, вряд ли можно хоть как-то, оправдать даже десятую долю всей той беды, которая постоянно творится у нас на Родине, но, может быть… может быть, может быть, для того все это и творится, чтобы хотя бы кто-нибудь на земле в масштабах не людей – людей таких, Слава Богу, немало, а в масштабах целого серьезного государства – громадной цивилизации, не забывал о том, что должны мы существовать не для земли, а для того, что выше нее, значительнее нее, для того, что вечно. Вот, простите за такой поэтический монолог. Вот. А дальше снова уступаю место музыке».

Инструментальная пьеса (Игорь Урьяш)

4. «Бал Господень»

Инструментальная пьеса (Игорь Урьяш)

6. «В степи молдаванской»

7. «Доченьки»

8. «Матросы»

«Мы завершили первое отделение концерта. Намеренно завершили его этой песней, как когда-то давно-давно. А, собственно говоря... (обращается к Игорю) в 91 году это было, когда первый раз, Игорь, мы с тобой исполняли эту программу? (и, получив подтверждение, продолжил) Вот. То есть, почти 20 лет назад эта песня завершала концерт однозначно, и, собственно говоря, было короткое очень время, когда концерт состоял не только из песен, но и из чтений воспоминаний, писем Александра Вертинского. Для начала 90-х годов это была очень тема животрепещущая. Об этом размышляли тогда многие – едва ли не все. Что происходит со страной? Что происходит с нами? Как определиться в жизни, и в профессии, и в действии, и в чем угодно? Тогда, когда было чуть больше, чем 20 лет, когда жизнь была абсолютно в твоей руке, когда можно было ею распоряжаться. И когда, по счастью, хватило ума и, может быть, какого-то… какого-то внешнего высокого вмешательства, чтобы не разменять на пустяки те возможности, которые были, чтобы не совершать опрометчивых шагов в ситуациях, которые очень напоминают нынешнюю, когда кажется, что все не так и во всем, что вокруг тебя происходит, все виноваты, а меньше всего – ты. Вот. А кто-то там со стороны – обязательно. Когда не было еще мудрости. Вернее, не то, чтобы мудрости... Мудрость – это уже такая добродетель и качество очень серьезное... Но, по крайней мере, не было опыта, который сейчас уже сигналит тебе, объясняет, что, в общем-то, и в твоей жизни уже почти все было и уж, конечно, в жизни отечества, тем более - в жизни мира все было. Но как тогда, так и сейчас болью звучат слова Вертинского в его письме, написанном за полгода где-то до кончины, или за год, заместителю Министра Культуры Российской Федерации тогдашнему – господину Кафтанову. Не знаю, помнит ли о нем кто-нибудь еще, кроме как в связи с этим письмом Вертинского сейчас? Я надеюсь, что с ним все хорошо. Царство Небесное всем, кто смог уйти из жизни с желанием этого Царства. Вот. Но у всех, конечно, тех людей есть друг с другом свои счеты – иногда неоплаченные и неоконченные. А то, что я цитирую до сих пор, до сих пор я не могу понять, почему так? Почему так происходит до сих пор? Почему так происходит сейчас? Почему так было всегда? И почему так было с Вертинским? «До сих пор моих пластинок выходит за рубежом до миллиона штук в год, а здесь по-прежнему достают на… (обращается к Игорю Владимировичу: как там? Достают на… ) черном рынке по блату». Поразительно. Мы вспоминаем сейчас Вертинского великим человеком. Это даже узаконено в воспоминаниях официальных. Это, по понятным обстоятельствам, сейчас возможно и даже модно. Но ушел он из жизни так же, как в нее и вошел: ушел одиноким, ушел в гостиничном номере в Ленинграде после последнего концерта, в общем, уже старым, измученным человеком, тем не менее, поразительно, потрясающе влюбленным в эту жизнь и в людей, которые его окружали.
Возвращаясь к биографиям, к наследству не только творческому людей творивших, людей сочинявших, людей, исполнявших на сцене свои произведения, произведения других авторов, я всегда пытаюсь черпать там какую-то… какую-то помощь, какую-то силу для того, чтобы не… для того, чтобы, наверное… Как сказать это правильнее? Не обозлиться. И хотя мне кажется, что наше время уже колоколом – набатом просто звучит: «По причине умножаемых беззаконий во многих охладеет любовь». К сожалению, я не знаю, иногда у меня до внутреннего трепета и дрожи эти слова слышатся. Тем не менее, как-то, наверное, только в наших силах, опять же, не угашать любви. В нашей обязанности, в наших силах, как-то давайте стараться это делать. И в этом нам помощники очень многие люди, артисты, даже уже давно ушедшие из жизни. Это и Вертинский, и Окуджава, которому мы передадим слово в следующем отделении концерта. Спасибо».

Какой счастливый нежданный подарок получился мне на 60-летие! Как радостно было с Вашей помощью повидать Олега Евгеньевича и послушать его! Спасибо!

And I also want very very much to know the meaning of "Погудинским", about which, I'v not got any fit explanation of the "ским" up to now.

2 отделение началось с инструментальной пьесы (Михаил Радюкевич).

9. «Музыкант играл на скрипке»

«Песен Булат Шалвович оставил много. Действительно, очень богатое наследие и в том еще смысле, что почти все песни, ну, не знаю, там процентов 90 – 95. Проценты считать неблагодарное дело, но почти все песни счастливо-прекрасные, песни талантливые, песни, озаренные талантом и озаренные, проникнутые или хотя бы тронутые определенным, особым духом. Для человека церковного этот дух определяется очень быстро, просто и очень просто называется. Людям, не знакомым с церковной жизнью, дух этот называть очень трудно, и поэтому огромное счастье,

что можно это делать словами Булата Шалвовича, можно делать это при помощи его песен, которые… которые справедливы, милосердны, мужественны, красивы и, при всем при том, очень тихи, очень нежны, очень не… не агрессивны, не напористы. Я нередко… Мне нравится эта фраза, она меня восхищает просто своей поэтической красотой. Процитировать ее я сейчас точно не смогу, но вспоминаю часто. Кажется у пророка Илии, когда явление Господне происходит, вот там описываются всякие масштабные, прекрасные, всё вроде устрашающие картины: бурь, громов, ураганов. И ни в одном из этих прекрасных, мощных и устрашающих явлений не было Бога. И вот по всем этим событиям, после всех них, после всех масштабных, катастрофических и грандиозных явлений – дух хлада тонка – то есть, дуновение легкого ветра, и там, где Господь. Вот, когда приходится не то, чтобы спорить, а отстаивать какие-то свои мысли, какие-то свои убеждения, в особенности, я это не сдерживаюсь и делаю тогда, когда при мне резко и, на мой взгляд, опрометчиво неправильно высказываются о людях, которые сами о себе сказать уже ничего не могут, в том числе, и о песнях Булата Окуджавы. Я очень часто вспоминаю это. Мы можем биться, мы можем утверждать что-то, можем даже силой, если Господь дал кому-то силы, что-то доказать на какое-то короткое время, но очень часто в этом не бывает правды, потому что нет там очень важного качества – нежности и любви к другому человеку, а вот в дуновении легкого ветра оно есть все-гда. Оно нас утешает, оно нас успокаивает, оно дает нам силы, и в нем есть милость. Все это есть и в песнях Окуджавы. Я в этом убежден, уверен и, собственно говоря, так их воспринимаю, за это их люблю и так их стараюсь воспроизводить. А вот то, что в этой очень кроткой, тихой, доверительной и нежной форме заключены мысли глубокие, иногда трагические, порою суровые размышления о том, что с нами происходит, - это тем более важно, тем более здорово, потому что в парадоксальных соединениях чаще всего видна правда, чаще всего в парадоксальных каких-то соединениях мы вдруг понимаем что-то больше, чем головой, понимаем сразу и головой, и сердцем – всем нашим существом, и это становится убедительнее, чем все какие-то талантливые, умные рассуждения. Вот, прекращаю свое рассуждение на эту тему, а дальше будут звучать песни Окуджавы».

10. «Солнышко сияет, музыка играет…»

11. «Песенка о молодом гусаре» (Грозной битвы пылают пожары…)

12. «Старинная солдатская песня»

Инструментальная пьеса (Михаил Радюкевич)

14. «Не клонись-ка ты, головушка»

15. «Ну, чем тебе потрафить, мой кузнечик»