В Большой драматический театр – тогда лучший театр страны – Валерия Михайловича Ивченко пригласил в 1983-м Георгий Товстоногов, как он выразился, «на положение Олега Борисова». Но Ивченко стремительно и уверенно – начиная с первой, легендарной теперь уже роли Тарелкина в мюзикле Александра Колкера по пьесе «Смерть Тарелкина» Сухово-Кобылина – занял особое положение: универсального актера, способного достоверно, с ювелирными нюансами сыграть и мужика, и монарха. Валерий Ивченко – один из считаных российских актеров, кто держит сегодня предельно высокую планку мастерства, имеющие две составляющие: художественную и нравственную.

– Валерий Михайлович, вы сыграли и сейчас играете такое количество масштабных, разноплановых ролей классического репертуара, что, кажется, мечтать уже не о чем. И все же: какую роль вы бы сейчас хотели сыграть?

– Во времена моей молодости, когда артиста спрашивали, какую роль он хотел бы сыграть, он отвечал: «Роль современника». Я думаю, что сегодня я готов играть любую классическую роль. В театр ведь приходят молодые, неискушенные люди. Что же им показать? Или Островского, пусть музейного, но у которого светлое – это светлое, а темное – это темное? Или молодой человек придет на спектакль режиссера, который интерпретирует пьесу так, как ему нужно, чтобы отработать свои комплексы? Где Агафья Тихоновна спит со всеми женихами по очереди, а режиссеру за это еще больше аплодируют? К сожалению, сегодняшние постановщики не задумываются, что смотреть на все их фантазии приходят детские, невинные души. Я сам так приходил в театр.

Я вырос в сложной семье, где культура не особенно насаждалась, но через радио, мальчишкой, я знал всю классическую оперу. Я любил читать, да. Но я заслушивался радиозаписями спектаклей МХАТа. Потому что тогда культура входила в жизнь человека не беспорядочно, а как система. Ребенок сначала проходил кукольный театр, потом ТЮЗ, наконец, дорастал до драматического театра. Сегодня на человека почти с рождения агрессивно и беспорядочно обрушивается все подряд.

Но я-то вижу, как на один из спектаклей нашего театра, как раз по Островскому, который обруган критикой, приходят школьники: сначала шуршат, шепчутся, а потом замолкают, слушают и уходят удивленные. Потому что душа у них откликается на свет и на тьму. Так что для меня сейчас на первый план выходит нравственная, просветительская, воспитательная роль театра.

Артисты ведь, условно говоря, призывают в этот мир духов. Суггестия, внушение в театре происходит через художественный образ, зримый, осязаемый. Сегодня ведь режиссеры часто определяют успех или неуспех спектакля количеством инфарктов у зрителя. А я убежден, что главный вопрос в театре – во имя чего все делается? Для чего ты выходишь на сцену? Я часто слышу от современных молодых актеров: «Мы – артисты, мы – люди подневольные, да и вообще мы выше нравственности». Но личной ответственности актера никто не отменял, человек должен отдавать себе отчет, в чем он принимает участие. А иначе получается рабство.

– В какой-то степени, любой театр – если не рабовладельческое государство, то уж точно абсолютная монархия. Так ведь и во времена Товстоногова было.

– Да, но у Товстоногова был совсем иной уровень культуры, чем у современных режиссеров, он брал на себя ответственность за все. А сегодня режиссеры откровенно используют и артистов, и зрителей. Но режиссер, повторюсь, – это режиссер. А вы задумайтесь, какая же ответственность возложена на артиста, который имеет такую неслыханную привилегию: каждый вечер общаться с тысячной аудиторией. Развращать, растлевать этих людей – преступно! Если вы, постановщики, считаете, что это такое великое искусство, запритесь где-нибудь и показывайте его друг другу. Зачем же вы приходите к людям и все это вываливаете на них – свои комплексы, свою ненависть, свои пороки!?

– Понимаю, о чем вы говорите. Я только что посмотрела мхатовскую «Трехгрошовую оперу» в постановке Кирилла Серебренникова вот здесь, на сцене БДТ.

– Да, этот режиссер и на «Власть тьмы», когда мы играли ее в Москве, пришел в той же футболке, в которой он выходил на поклоны здесь – с надписью, содержащей нецензурные выражения в адрес Петербурга. И главное, ведь все это уже было век назад – эти скандальные, провокационные постановки: меняется только технология, а суть остается. Поэтому мы, артисты, должны думать, какой выбор мы делаем. И отвечать за свой выбор обязательно.

– Чем привлекла вас последняя ваша работа – роль тирана на троне Филиппа II в трагедии Шиллера «Дон Карлос»?

– Тем, что мы с Тимуром Нодаровичем (Чхеидзе Т.Н. – режиссер спектакля, художественный руководитель БДТ. – Прим.ред.) решили посмотреть на трагедию беспристрастно. И увидели в Филиппе прежде всего человека. Я убежден, что он любит свою жену и поэтому, заподозрив ее в измене, вдруг, впервые в жизни, становится уязвим. Впервые чувствует, что у него кровь течет в жилах. А у него – страна, 200 миллионов людей. В каком-то смысле роль Филиппа – это и мое покаяние. Я же играл когда-то разные социальные роли.

Дело ведь тут еще и в том, что обыватель во властителе никогда не видит человека. Я тут недавно посмотрел «Ликвидацию» -- сказали мне, что фильм гениальный, надо обязательно посмотреть. Так ведь лучшая история, которая там есть – это история любви бандита Чекана и той женщины, которую играет Ксения Раппопорт: она самая живая, трагичная. И то, что они – бандиты, преступники, убийцы, отходит на второй план. Машков замечательно играет свою роль, но этот Гоцман – такая же мафия, как и бандиты, с которыми он обращается их же методами. Мне отношения Гоцмана с преступным миром Одессы напоминают анекдот про израильскую армию. Генерал идет перед строем солдат, говорит: «Здравствуйте». Все отвечают, один молчит. Генерал опять повторяет: «Здравствуйте». Солдат снова молчит. В третий раз – то же. Тогда генерал наклоняется к солдату и шепчет ему: «Абрам, ты что обиделся?»

– Если все-таки говорить о современниках, какая тема кажется вам настолько важной, что ее необходимо поднять в театре именно в целях воспитательных?

– Сейчас моя главная боль – а художник вообще без боли жить не должен – это то, что у сегодняшних людей отрезали стремление жить высоко, жить духовно содержательно. Человека низвели на такой уровень, такую программу ему задали, что подумать страшно. В Советском Союзе самым великом праздником был День Победы. Я вырос среди евреев в Харькове, и меня всегда поражало, с каким трепетом они праздновали этот праздник. Все было так искренне! Прошло время, изменилась ситуация. Стало нужно пересмотреть итоги Второй мировой войны. А параллельно разрушенными оказались идеалы, святость. Есть вещи, которые переходят в генетическую память народа, становятся достоянием культуры нации и с ними надо быть очень осторожными. А к переосмыслению истории всегда примешиваются люди, которым на эту историю наплевать, и которые имеют ввиду только свои цели. То же самое происходит с идеей божественной свободы, которая используется для спекуляций. Ну, никто же не может решить проблему растления детей, например. И она оправдывается тем, что человек свободен делать, что ему вздумается. Но мы же отлично знаем про Рим эпохи упадка.

Да ведь у Достоевского в «Легенде о Великом инквизиторе» все написано, будто про наше сегодняшнее общество. Когда Великий инквизитор в разговоре с Господом говорит ему: «Зачем ты пришел? Ты требуешь от человека того, на что он не способен. Ты даешь ему свободу, даешь муку выбора, которой он не может вынести. А мы разрешим этим несчастным грешить и каяться, мы их накормим – и они покорно пойдут, благословляя нас. Да, души их погибнут, но здесь, на земле, они будут счастливы». Разве не это происходит сейчас? Человеку говорят: «У тебя есть Интернет, есть телевизор, есть продукты в магазинах, а еще, после того, как ты вкалываешь целый год, ты ведь едешь на две недели на Карибское море, ну или, на худой конец, в Анталию». И людям, действительно, кажется, что они живут настоящей жизнью.

Кстати, там же, в «Великом инквизиторе», сформулирован и нравственный закон человека: «Каждую минуту свободным сердцем выбирать, что есть добро и что есть зло, имея перед собой образ Спасителя».

– При огромном количестве крупных ролей в спектаклях большой сцены, зачем вам понадобились моноспектакли на малой сцене? Это же была целиком ваша инициатива?

– Да, моя. Меня как раз интересовала тема индивидуального выбора – в первом спектакле, «Красное и черное». А «Старик и море» Хемингуэя – это же удивительная повесть о смирении человеческом. Этот герой, старик, физически необычайно сильный, вышел на поединок со стихией. Он зашел на своей лодке туда, куда не заходил ни один человек, он встретил огромную рыбу, которую никто никогда не встречал, он убил ее. Но дальше, как только он пролил кровь, акулы поднялись со дна и пошли по его следу. Нагнали его, терзали, но он все-таки доплыл до берега. Чтобы перед смертью осознать одно: как хорошо быть побежденным. Он даже не представлял себе, что это так хорошо. Когда ты принимаешь этот мир, когда ты смиряешься перед ним, ты выходишь победителем. Ты побеждаешь самого себя, свою гордыню, свое желание силы и власти. Ты оказываешься выше соблазнов.

Темур Чхеидзе, художественный руководитель БДТ им. Г.А.Товстоногова:

С Валерием Михайловичем бывает очень трудно работать. С талантливыми людьми вообще, наверное, просто не бывает. Но с Ивченко всегда было интересно. Он мучает себя и нас. Он разбирается, думает, ищет. И он до предела обнажается в каждой роли.

Когда я предложил ему роль Филиппа II в спектакле «Дон Карлос», он пришел ко мне и сказал, что дал себе слово не играть политических ролей. И он очень долго терзался, прежде чем мы оба не пришли к выводу, что эта роль – не о том, какой монарх хороший, а какой плохой, а о любви.

Ну а то, что Валерий Михайлович Ивченко – классный актер, это невооруженным глазом может определить любой. И смотрите, какая у него амплитуда: в один день он играет Акима во «Власти тьмы» Толстого, а в другой – Филиппа II в «Дон Карлосе». И все это с такими подробностями, такими нюансами роли, о которых не задумывался ни я, ни, наверное, и сам драматург. За все время нашей совместной работы с Валерием Михайловичем Ивченко у нас с ним не было ни одной осечки.

Елена Попова, народная артистка России, актриса БДТ:

Я хотела бы пожелать здоровья дорогому Валерию Михайловичу, и поблагодарить его за радость партнерства, которую я узнала, работая с ним. Вы и представить себе не можете, какое счастье играть с ним на сцене. Я называю его «рентген», потому что он видит все изменения, которые происходят с другими артистами, все мелочи, и тут же на них реагирует. Он очень живой, очень чуткий партнер. И я желаю ему долго-долго быть с нами.

Ирина Патракова, актриса БДТ:

Валерий Михайлович - большой мастер, и мне очень повезло, что он мой партнер по сцене. Когда мы репетировали вместе в «Марии Стюарт», а это был мой дебют в БДТ, меня потрясло тактичное, бережное, уважительное отношение Валерия Михайловича ко мне, молодой актрисе: никакой резкости, никакого давления. А еще для меня удивительно, что при таком мастерстве он сохранил способность волноваться перед спектаклями. Казалось бы, ему-то о чем беспокоиться? Но краем глаза замечаю: Валерий Михайлович перед спектаклем всегда немножко переживает, собирается, сосредотачивается. Его мастерство не механическое, не мертвое - он очень живой человек и артист. А пожелать Валерию Михайловичу хотелось бы здоровья и, конечно, новых прекрасных ролей!

Андрей Носков, актер театра и кино:

Мы столкнулись с Валерием Михайловичем в моей первой работе на сцене Большого драматического театра – спектакле «Борис Годунов», где я играл сына Годунова, Феодора. Там я постоянно находился в «зоне молчания» рядом с Валерием Михайловичем – Годуновым, в непрерывном молчаливом диалоге с ним, который был простроен режиссером. Поэтому с моих первых шагов на сцене БДТ мы уже негласно общались.

Валерий Михайлович – из тех удивительных актеров, которые при колоссальном масштабе личности, человеческой и актерской, очень подробны в своих работах, очень скрупулезны, в его игре присутствует множество «вкусных» актерских мелочей, которыми ты впечатляешься, но не понимаешь, как это сделано. Он никогда не разговаривает долго о том, как можно сыграть, - он сразу встает и начинает играть, как волшебник, который уже знает все фокусы, знает, что во что превращать и откуда «доставать кролика», а ты только успевай следить. Это самое главное и удивительное. Своей подробностью в работе он сразу увлекает тебя за собой. Это, конечно, уникальная школа – быть рядом с ним и играть. В частности, огромная радость для меня – это спектакль «Старик и море», где мы вдвоем на сцене. Думаю, такому дуэту позавидует любой молодой артист.

Валерий Михайлович всегда очень просто говорит со зрителем, и этим вызывает ответную симпатию. Самое главное его достоинство не только как актера, но и как человека – прямо говорить о серьезных вещах. Он говорит со зрителем без мудрствований, простыми, пронзительными словами, которых сейчас так мало в театре.

Полная версия материала: http://www.fontanka.ru/2009/11/20/056/