Дмитрий Быков:
В студии Олег Погудин, который ни в каких рекомендациях не нуждается. Часть 1:
Дмитрий Быков: Олег, хотя вы известны как исполнитель, главным образом романсов, песен и классики, хочу вас спросить, откуда фамилия? Погудка – это же народное что-то, что оно означает?
Олег Погудин: Вообще все фамилии народные, в том или ином смысле.
Д.Б.: Ну, погудка – это народная песня.
О.П.: Нет, просто песня, это из диалекта. У Даля написано, что погудка, гудка – это песня. Что касается исторической справки, у меня была попытка всерьёз этим заняться, помогли люди славные, историки, архивисты. Фамилия крестьянская, но, на моё счастье, из черносошных, казённых крестьян, то есть у них были фамилии. Их проследили по книгам архивным до 1760 года, всё это в Вятской губернии.
Д.Б.: Но сами вы москвич?
О.П.: Нет, я родился в Ленинграде, собственно, и живу в Ленинграде по всем припискам официальным.
Д.Б.: Я думал, что вы в Москве уже давно.
О.П.: Да, когда удалось приобрести жильё, лет 10 я в Москве больше, чем в Петербурге.
Д.Б.: А в Питере вы откуда, какие края?
О.П.: Сейчас я живу на Васильевском. Когда я лет 20-25 назад в Театральный институт ездил из дома, это занимало по полтора часа в одну сторону, и я с тоской и завистью думал о людях, которые живут хотя бы на Приморской. Но, тем не менее, метро я не пользуюсь, поскольку бываю дома редко.
Д.Б.: Скажите, а Москва вам легко далась? Потому что знаю, что адаптация после Петербурга у ваших происходит чрезвычайно трудно.
О.П.: Я ведь не живу в Москве, у меня счастливая ситуация. Когда-то давно, когда я только начина выступать в Москве и относился как ленинградец к этому городу предвзято, мне сказали одну точную мысль и фактически объяснили, как нужно знакомиться с Москвой. Нужно знакомиться через людей, через семьи, через какие-то круги людей. По-моему, это очень точная вещь, потому что Москва – город жёсткий, потому что он в советское время всегда бы таким, и потеряться здесь ничего не стоит. Хотя Питер тоже не меленький город, но ритм другой.
Д.Б.: Кстати, вы неужели Театральный кончали, нет музыкального образования?
О.П.: У меня музыкальное образование есть. Если говорить о пении, то профессионально пою очень давно, я был солистом детского хора ленинградского радио и телевидения, а это уже даже оплата певческого труда с детства, более 30 лет. В Театральный я поступил на музыкальный курс, потом перевёлся на актёрский.
Д.Б.: В театре вы не поиграли?
О.П.: Я послужил в театре, в Большом Драматическом им. Горького. Но я попал туда в 21 год. В 89-м году нас послали на стажировку в Штаты, первый советско-американский обмен между высшими творческими школами. Я планировал продолжать обучение в Штатах, даже подавал запросы и почти подал документы, и тогда был совершенно иррациональный выбор остаться, потому что приглашение в БДТ – это по тем временам почти мистический момент. То, что я провёл в театре три года, я нисколько не жалею. То, что я ничего там не сыграл, это естественная ситуация, но я получил общение с почти всеми великими, которые тогда работали, это бесценное богатство. Но, спустя три года, я понял, что дальше нельзя.
Д.Б.: Началась сольная карьера?
О.П.: Она началась чуть-чуть раньше, и мне было с чем сравнивать.
Д.Б.: А какие инструменты кроме гитары? Чему вы учились профессионально?
О.П.: Вокалу, конечно. Гитара приблизительно хороша, я не играю на инструментах. Поскольку я профессиональный музыкант, должен сказать так: я на гитаре подыгрываю себе иногда. Потому я и работаю почти 20 лет с гитаристом профессиональным.
Д.Б.: А кто у вас аккомпаниатор?
О.П.: Михаил Радюкевич, замечательный гитарист. Помимо того, 11 лет назад мы впервые выступили ансамблем, причём премьера была в Большом концентром зале «Октябрьский».
Д.Б.: А сейчас у вас кто?
О.П.: Скрипач Алексей Баев, баянист Юрий Молотилов, виолончелист Андрей Иванов, на контрабасе Роман Тентлер. Часто работаем с Игорем Урьяшем, блистательным пианистом. И ещё на домрах Елена Молотилова и Ирина Козырева.
Д.Б.: Балалаек никогда не было?
О.П.: Зачем нужны балалайки, если есть домры? Хотя, на самом деле, балалайки могут быть нужны, у меня есть опыт работы с оркестром.
Д.Б.: Полностью я не помню, чтобы видел состав этот на сцене. Даже в ютубе нет.
О.П.: В ютубе есть, из Кремля что выложено.
Д.Б.: А сами вы выходите на сцену с гитарой?
О.П.: Да, не далее чем 4 дня назад была программа «Песни Булата Окуджавы», где я целый вечер с гитарой.
Д.Б.: У вас нет проблем с репертуаром? Потому что русские романсы не бесконечны, и советская песня тоже подходит к концу.
О.П.: Она уже скончалась вместе с государством, даже несколько раньше.
Д.Б.: Но люди остались.
О.П.: Остались, дай бог, чтобы как можно дольше в лучших своих проявлениях. Нет, проблем с репертуаром нет, потому что, когда говорят, что исполнитель романсов, да, я с этим соглашаюсь, но это, может быть, самое точное, что я умею делать. Но я чаще всего рекомендуюсь как певец или исполнитель лирической песни вообще. А этот репертуар почти неисчерпаем.
Д.Б.: Но вы же поёте русскую.
О.П.: Не только. У меня даже отдельная программа французской песни, итальянской.
Д.Б.: А вы возите её ещё?
О.П.: В Москве и Петербурге я даю отдельно эти программы, а на гастролях – куски.
Д.Б.: А французскую, что там?
О.П.: Вот этот шансон, который именно и есть шансон, а не то, что вкладывают в это понятие сейчас.
Д.Б.: Вы могли бы как актёр сделать хорошую аутентичную настоящей лагерной песни? Это лирика тоже мощная.
О.П.: Я пою там «Колодники» или «Как вдали при долине громко пел соловей...».
Д.Б.: А «Ванинский порт» не поёте?
О.П.: Это нет, потому что я в достаточной степени уважаю искреннее талантливое проявление художественное человеческое. Но у меня хватает и образования, и соображалки понять, к чему я не приспособлен. Есть ещё, может, для нашей страны характерно, какой-то стыд браться за то, что ты не пережил и не хотел бы. У меня нет стремления к лагерной романтике, мне кажется, нужно отчасти хоть иметь на это право.
Д.Б.: А Галича вы не пели никогда?
О.П.: Галича я очень уважаю, с удовольствием иногда слушаю.
Д.Б.: А в программу Окуджавы что у вас входит?
О.П.: Очень многое, трудно перечислить.
Д.Б.: То есть, не только хиты?
О.П.: Самые известные, в первую очередь, лирика. Там есть, на мой взгляд, гениальные произведения. Недавно как-то повернулось настроение, грустное или злое, я несколько раз подряд и иронические его песни исполнил, такое ощущение, будто написали их сейчас.
Д.Б.: Это никогда не устареет. Скажите, романс как жанр окончательно и невозвратимо остался в том времени или в наше время ещё можно пытаться это делать?
О.П.: Исполнять или писать?
Д.Б.: Писать. Потому что «Хризантемы в саду» – это всё-таки привязано к 19 веку, ничего не сделаешь.
О.П.: К началу 20-го, но эстетика так же, и миропонимание то же.
Д.Б.: Всё закончилось в 13-м году.
О.П.: Нет, всё-таки закончилось в 30-х годах, я имею в виду авторов.
Д.Б.: А ещё в 30-е были романсы?
О.П.: Конечно. Прозоровского репрессировали в 30-х, убили, Риттер, который написал «Ямщик, не гони лошадей...», его убили фашисты в 43-м.
Д.Б.: Но жанр остался в 13-м году.
О.П.: Думаю, что отголоски романса, причём по художественному соответствию, по адекватности, они продолжились, у того же Дунаевского в его блистательных песнях есть дыхание жанра, вплоть до Окуджавы. Если говорить о профессиональных композиторах: Шварц, Петров – то... ну, там были стилизации, но, честно говоря, фантастические.
Д.Б.: Но сегодня жанр невозможен?
О.П.: Думаю, что да. Он состоялся в начале двадцатого столетья, если о городском романсе говорить, он исполнился, что не мешает его исполнять. Другое дело, что я начинаю опасаться, что новое поколение, то есть люди, которые на 20-25 лет меня моложе, для них этот язык, если не иностранный, то архаичный, и это беда. Потому что это язык красивый, ничего красивей и совершенней, к сожалению, современность не предложила. То есть, хотя бы в школе проходить романс необходимо, то есть в гуманитарной школе.
Д.Б.: Знать романс как жанр совершенно необходимо, из него вся авторская песня вышла. Но мне интересно, лирическая песня сегодня может быть или нет? Ведь если вы будете петь только старый репертуар, он рано или поздно исчерпается, его надо откуда-то брать.
О.П.: Уйду и я когда-нибудь.
Д.Б.: А вы полагаете, на ваш век хватит?
О.П.: Убеждён. Если создаётся стилизованное произведение, оно должно хоть как-то приближаться к уровню оригинала. Это сейчас трудно по многим причинам, но, мне кажется, меняется сама природа жанра песенного. Я говорю банальные вещи, но, тем не менее, электрифицируемся и переходим в цифру. Если с точки зрения информации это достойно радости и уважения, то с точки зрения художественной, это переход в иную природу, это иногда трагедия. Как это увязать – я пока не знаю. Я не горюю фатально, потому что многие люди есть, в том числе, и молодые люди, которым интересна такая природа и такой взгляд на мир.
Д.Б.: А из романсов – Блок говорил, что это вершина русской лирики – что вы поёте сегодня?
О.П.: Во-первых, есть городской романс, есть русская песня, это условное название жанра.
Д.Б.: Фольклор у вас остаётся?
О.П.: Это не фольклор всё-таки, это городская песня, у которой есть авторы, просто она прижилась. Это и классический романс, камерная музыка. То есть, если говорить навскидку, это и Глинка, и Варламовские романсы, которые можно перечислять десятками. Самые дорогие и любимые: «Гори, гори, моя звезда...», «Не уходи, побудь со мной...», «Динь-динь-динь», «В лунном сиянии».
Д.Б.: «Динь-динь-динь» в вашем исполнении и не слышал. Его сейчас поют очень многие и поют плохо в большинстве своём, не сохраняя ни текста, ни интонации.
Как вы относитесь к прочим исполнителям, кого бы вы выделили? Не прошу ругать, но кто вам нравится?
О.П.: Ругать не буду, потому что это неправильно. Если человек обращается к романсу не конъюнктурно, а в попытке к нему обратиться по-настоящему, если у него это не очень получается, то, может, когда-нибудь получится. Я всегда за то, что вот за что бы человек ни брался, лишь бы было к этому достойное отношение, лишь бы было уважение – и человеческое, и художественное. Художественное в обязательном порядке, человеческое – если есть возможность.
Д.Б.: И за кем вы следите?
О.П.: Я не уклоняюсь от ответа, я просто больше всего слежу за оперой, за вокалом академическим и за концертирующими и работающими в спектаклях оперными исполнителями. Это для меня очень большая поддержка – и профессиональная, и, может, душевная. Что касается исполнителей в жанре песни, для меня до сих пор остаётся потрясающим авторитетом Елена Камбурова, я слежу за ней не просто с радостью. Она меняется, но остаётся на высочайшем уровне уже столько лет.
Д.Б.: Вы в её театре не пели?
О.П.: Не успел. Мы говорили об этом как-то, но последние лет пять это просто гонка, вихрь. Я ему не сопротивляюсь, пока в таком ещё возрасте, что ещё можно.
Д.Б.: А вот Женя Смолянинова?
О.П.: Она потрясающе исполняла романс «Динь-динь-динь», до сих пор, может, исполняет, я давно не был на её выступлениях.
Д.Б.: Она очень странная, но интересная до безумия.
О.П.: Я не знаю, что такое «странная». Вообще большой артист всегда странный.
Д.Б.: Ну, несколько кликушеский высокий голос, она поёт очень версии нестандартные.
О.П.: Я бы не хотел обсуждать, потому что мне Смолянинова нравится, как бы судьба творческая ни поворачивалась, я вижу интересные моменты во всех поворотах. Мне кажется, что-то не надо ей делать, что-то необходимо, чтобы она делала. Но она существует до сих пор как большой артист, это самое главное.
Д.Б.: Всех очень раскалывает Плевицкая. Одни говорят, что это была полна попса и масскульт, другие – это было гениально. Как вы к ней относитесь?
О.П.: Я люблю Плевицкую. Что сейчас говорить о человеке, который в 40-м году умер. Сама по себе её история, не только Плевицкая, Морфесси, Вертинский. Когда про Вертинского писали, что критический кокаинист, манерен, вообще как можно выпускать на сцену, то сейчас просто странно относиться к нему иначе, чем как к великому событию отечественной культуры.
Д.Б.: Они все стали классиками, а вот Плевицкая продолжает оставаться в сложном статусе. Когда она поёт, нельзя сказать высокое это искусство или попса. Для меня это искусство безусловное.
О.П.: Давайте определимся в терминах, что такое «попса». Если говорить о попсе как о популярной песенной музыке, то можно найти в ней какие-то положительные, белые стороны. Если говорить о попсе как о явлении, причём общественном, то тут белых пятен не найдёшь. Думаю, если бы у нас попса была, как Плевицкая, то дай бог.
Д.Б.: А как вы относитесь к Руслановой?
О.П.: Обожаю.
Д.Б.: Тоже многие говорят, что это не фольклор, а кликушество, стилизация.
О.П.: Кликушества там вообще не замечаю, а стилизация – вероятно, но дело в том, что великий артист имеет право на собственное прочтение и собственное донесение. Если не нравится Русланова, можно её не слушать.
Д.Б.: Думаю, человек, которому не нравится Русланова, просто не понимает чего-то фундаментального о родном народе, который нашёл себе в ней пусть такой, но голос.
Меня очень занимает проблема, почему у нас сегодня нет ни одного такого исполнителя, не говорю о масштабе, а о каком-то его профиле. Может быть, здесь Желанная немножечко с её фольклорными вещами. Потому что даже Пелагея, которая так хорошо начинала, постепенно от этого уходит в другую сторону.
О.П.: Мы, к сожалению, опять переходим на личности.
Д.Б.: Хорошо, не на личности. Почему нет ниши для народного исполнителя?
О.П.: Почему я так нервно реагирую, для меня тоже судьбы некоторых исполнителей, которые меня моложе...
Д.Б.: Болезненный вопрос.
О.П.: Не то слово. Потому что я помню некоторых из них ещё в детском возрасте, было ощущение мощных надежд.
Д.Б.: А получается – увы.
О.П.: Это реалии нашей общественной жизни, как ни горько.
Д.Б.: То есть они с настоящим искусством не пройдут никуда?
О.П.: Не совсем так. Очень разное существование: настоящее искусство и такое мощное благосостояние, не только финансовое, а когда всё получается. Причём я и на своём опыте это понимаю, у многих, о ком вы сейчас говорили, похожая история, когда в начале пути всё не просто трудно, а мучительно трудно: записаться, найти костюм, получить площадку, а потом вдруг – раз, получилось. А потом уже страх всё это потерять.
Если мы говорим о молодых людях, у них ещё есть возможность. Не у всех, у некоторых народных артистов уже нет.
Д.Б.: Скажите, вы когда первый диск записали?
О.П.: Винил, если не считать детских записей, то 91-й год, «Звезда любви» пластинка называлась.
Д.Б.: То есть, сколько ж вам было лет?
О.П.: Не так мало, 23 года.
Д.Б.: Как это вышло? Вы уже тогда концертировали активно?
О.П.: Конечно. Мы тогда с Михаилом подготовили пластинку. Собственно, я начал искать гитариста для студийной работы.
Д.Б.: Сколько у вас дисков на сегодняшний момент?
О.П.: Кажется, 14.
Д.Б.: Это почти не пересекающиеся вещи?
О.П.: Да, но условно. В 2006 году диск, там романсы отчасти пересекаются с теми, что в 94-м.
Д.Б.: Но это, разумеется, другой уже человек, с годами перепевать что-то надо.
Часть 2:
Дмитрий Быков: У вас нет ощущения, что аудиторию в основном составляют дамы после 40? Или есть разные?
Олег Погудин: Ну, учитывая, что мне уже после 40, думаю, это не такая грустная ситуация.
Д.Б.: Думаю, что, когда вам было 20, была та же история.
О.П.: И да, и нет. Вы же знаете, люди приходят за разными вещами в концертный зал и в театр. Некоторые приходят из-за исполнителя, некоторые из-за жанра, а некоторым деться некуда. В моём случае это не совсем так, у меня публика в принципе постоянная почти. Люди, которые говорят на этом языке свободно, тем более, для которых этот язык родной, язык романса, им уже немало лет. Но есть люди и совсем молодые, юные, которые тянутся к этому языку и которым он необходим. Я имею в виду не только девчат совсем молодых, которые всегда бесконечно радуют.
Д.Б.: Неужели бегают такие девчата?
О.П.: Приходите и посмотрите.
Д.Б.: Вы сейчас из Костромы приехали?
О.П.: Да.
Д.Б.: Что за публика?
О.П.: В Костроме я не первый раз, четвёртый или пятый, поэтому там тоже своя публика. Кострома кажется мне радостной, изящной. Там сохранилась красота, несмотря на уничтожение при большевиках и позже архитектурных памятников, особая душа там существует.
Д.Б.: И зал полный?
О.П.: Не буду врать, вчера было 70% тысячного зала.
Д.Б.: Ну, это много.
О.П.: А прошлый раз абсолютно был заполнен зал.
Д.Б.: А в Москве где вы предпочитаете?
О.П.: Концертный зал имени Чайковского, но я работал во многих залах в Москве, мне необходимо раз в два-три года выступить в Кремле. Это не для поддержания статуса только, а для особого куража, когда ты видишь перед собой вселенную.
Д.Б.: В сборном концерте?
О.П.: В сольном.
Д.Б.: Как же это можно всё петь в Кремле, ощущение, что ужасный диссонанс.
О.П.: Есть телеверсия, но она не покажет, как было на самом деле.
Д.Б.: В Кремле у вас не возникает ощущения, что зал великоват, что само место не для лирики?
О.П.: Трудно на пальцах ведь спорить.
Д.Б.: Про ощущения расскажите.
О.П.: Ощущения отрадные. Но в плане, что это не камерный концерт и занимаешься несколько другой работой, когда 600 мест в зале. Там работа лабораторная почти, ювелирная, в этом есть своё счастье. В Кремле это какое-то перекачивание, совпадение с резонансом вселенским. Если это происходит, – а это происходит, слава богу, – в этом своё особое счастье. Естественно, программу я там даю другую, там невозможно спеть целую программу романса, это другие программы.
Д.Б.: Там надо петь «Прощание славянки».
О.П.: Почему? Там великолепно звучат французские песни, прекрасно звучат наши эстрадные какие-то произведения и некоторые романсы. В концерте, который был в октябре прошлого года, первое отделение было с оркестром, а второе я начал с песен Вертинского, мы вдвоём с пианистом, рояль и певец, и эти вещи были в том же темпоритме, с той же энергией, что и первое отделение.
Д.Б.: Вертинского интересно, здесь есть диссонанс определённый. Не могу не спросить, как вы относитесь к Гребенщикову, потому что он тоже спел множество городских романсов, и программу Вертинского, и программу Окуджавы?
О.П.: Я бы не очень хотел комментировать. Только одно скажу, что у меня-то подход музыкантский, а не поэтическо-бардовский. При всём уважении к масштабным фигурам нашей истории, есть, мне кажется, некоторые границы. Но опять-таки он – талантливый человек, соответственно, это интересно. Но я бы не стал так делать.
Д.Б.: Скажите, а из более-менее современных вещей есть какие-то композиторы, которые предлагают вам новые песни, поэты?
О.П.: Поэты обращаются достаточно часто. Но дело в том, что я не пишу музыку. Я уверен, что талантливый человек, мастер, тем более, он, так или иначе, реализуется при любых обстоятельствах, режимах.
Д.Б.: Я боюсь, что они вам всё приносят про любовь к родному краю. Сейчас эта тема почему-то популярна.
О.П.: Почти ничего как раз про любовь, иногда это бывает неплохо, иногда – хорошо, но чаще...
Д.Б.: Штамп. А из того же городского романса у вас есть какие-то фаворитные вещи, которые вы исполняете с наибольшей личной идентификацией?
О.П.: Я уже их перечислил, но «Гори, гори, моя звезда...» – однозначно.
Д.Б.: А «Утро туманное»?
О.П.: «Утро туманное» – потрясающий романс по своему уровню благодаря стихам Тургенева, это печаль гениальности. Но вторая песня, которую я должен упомянуть, – «Любовь и разлука» Шварца-Окуджавы, это описание моей вселенной.
Д.Б.: А как же вы решили её спеть, хотя это классический женский романс, который пели Камбурова, потом – хуже – Сенчина?
О.П.: Её публично спел Малинин. Мне не понятно, почему вы называете это женским романсом, учитывая, что психология абсолютно мужская.
Д.Б.: Думаете, что это мужская история?
О.П.: Во-первых, авторы – мужчины, музыки и текста. Во-вторых, это очень мужественное произведение, очень энергичное, очень ответственное. То, что женщины его пели, и пели прекрасно, это не отменяет природы этого произведения.
Д.Б.: Да, это можно трактовать и как обращение к женщине. Кстати, совершенно забыли, что это из великолепного фильма «Нас венчали не в церкви» Бориса Токарева. Могучая была картина, страшная история про то, как двум подпольщикам надо изобразить влюблённую пару, и под конец они увлекаются слишком.
Расскажите, вас в кино не звали никогда?
О.П.: Не звали. Я когда ушёл из театра, я на некоторое время выпал из текущей жизни в стране, это крайне позитивное событие. Я очень много времени тогда проводил за границей и приезжал домой финансово обеспеченным и мог отказаться.
Д.Б.: Есть такое выражение «романсовая пошлость», для вас этот упрёк в пошлости – новость или регулярно преследуют?
О.П.: В чём никогда не упрекали, так это в пошлости. Упрекали в манерности, в холодности, а в пошлости никогда. Репертуар романсовый, на самом деле, громадный, но то, о чём говорил и Маяковский, и Стасов, который Вяльцеву терпеть не мог поэтому.
Д.Б.: Хотя как Вяльцеву можно было упрекать в пошлости? Такое чудо.
О.П.: Безусловно, но репертуар за гранью добра и зла.
Д.Б.: Репертуар по текстам чудовищный.
О.П.: Поэтому я и хочу сказать, что романсовые упрёки Маяковского и остальных адресованы к репертуару, который тогда как раз строгали, как нынешние попсовые мастера строгают свои песни. Потому что все тексты одинаковые, иногда бывают чудовищные вещи, когда ощущение, что человек просто не знал русского языка.
Д.Б.: Я очень люблю Петра Лещенко как знак своего времени, но послушать его тексты – это такой апофеоз бреда.
О.П.: Но это, тем не менее, шедевры. Для меня это трагическое событие, Лещенко – генииальный мелодист, я влюблён в его пение, поэтому я стараюсь отключаться и думать, что слушаю произведение на иностранном языке. Я пел Лещенко пару раз на сцене, но перестал, потому что ощущение, что пищевое отравление.
Д.Б.: У Вертинского тоже хватает пошлятины.
О.П.: Хватает, но, тем не менее, большинство его вещей реально вывести из этой области, а у Лещенко нереально.
Д.Б.: А что вы из Вертинского поёте?
О.П.: Очень многое. «Палестинскую», «Магнолию»...
Д.Б.: Вот это я бы послушал: «Вы бредите всю ночь на волчьей шкуре»...
О.П.: Я не знаю, откуда вы это взяли, там «Вы грезите всю ночь на жёлтых шкурах».
Д.Б.: Но вот это ведь – пошлятина махровая.
О.П.: Не соглашусь, потому что надо не забыть одну вещь: Вертинский обладал ироническим даром и самоиронией. Это всё, вот как «Брови тёмно-синие нахмуря...», если начинается с этого песня, значит, остальное по нарастающей, и финал-то – «Вы любите меня». Вот об этом и разговор.
Д.Б.: Слушайте, это всё начало века, весь этот бред, острова колониальные непонятные, то Гоген, то Моэм, экзотика – это невозможно.
О.П.: Верно. У самого Вертинского есть замечательный на это ответ, когда он пишет своё знаменитое письмо заместителю министра культуры РСФСР Кафтанову...
Д.Б.: Он отбивает своё репертуар?
О.П.: Нет, но помимо того, что уже три тысячи концертов отыграл, тысячи пластинок издаются за рубежом, а тут только на чёрном рынке и по блату, там есть хорошее высказывание в духе Александра Николаевича, не точно цитирую: «Где-то на рудниках из-под земли вылезают чёрные закопчённые люди и говорят мне "Спасибо, вы приоткрыли нам форточку в совсем иной мир. Мир, может быть, фантазии, но это тот мир, которого нам не хватает"».
Д.Б.: А не поёте вы «Матросы мне пели про остров» Даева?
О.П.: Безусловно.
Д.Б.: Потрясающе, от Даева же ничего не осталось. Вот это настоящая лирика.
А у вас какой диапазон голосовой?
О.П.: Мне трудно себя называть как-то точно. В принципе я особо выше фа диез соль сейчас не выхожу, в принципе для того репертуара, который я пою, не надо.
Д.Б.: Тут в чём парадокс, что русский романс никогда не требовал особых певческих качеств, это берётся душой. А вы как раз не эксплуатируете душу.
О.П.: Ничего себе.
Д.Б.: Эти упрёки в холодности справедливы только в том, что у вас нет каминной тёплой душевности избыточной, вы строго держитесь.
О.П.: Я держусь строго, но я вообще противник истерики в жизни и, тем более, на сцене. Мне кажется, что есть определённые вещи, которые необходимы. Есть в русской традиции культурной разнузданность, есть страстность, есть непринятие никаких законов, но есть же и благородство, собранность и, если хотите, чистота. Вот мне это необходимо с точки зрения формы. Мне кажется, что, если форма очерчена благородно, то гораздо виднее вот эти страсти, переживания, запросы душевные.
Д.Б.: Форма обязана держаться, разумеется. Но я и говорю, что боюсь, что романс – это как раз тот жанр, где приходится всё время ходить по очень тонкой грани.
О.П.: Абсолютно.
Д.Б.: Может, Вертинский в этом плане попроще, потому что он старался писать на приличные тексты.
О.П.: Вертинский тоже на грани. Мне кажется, вот в чём неудача исполняющих Вертинского: попытка скопировать его манеру, а ведь у него манера – это природа, поэтому она целомудренна, и чиста, и не манерна.
Д.Б.: Вы, когда поёте Вертинского, выходите в обычном костюме?
О.П.: Во фраке, так же, как и на концертах.
Д.Б.: Но он-то пробовал разные варианты.
О.П.: Но он от этого отказался. Мне кажется, когда почувствовал право говорить от своего лица.
Д.Б.: Там пластика безумная, он был без гитары. А вы с гитарой?
О.П.: Нет, пою под рояль.
Д.Б.: Скажите, та публика, которая слушала Вертинского тогда и от него балдела, сегодня есть такие люди?
О.П.: Некоторые, которые приходили и приходят ко мне на концерты, писали письма, что рады, что я делаю адекватного Вертинского.
Д.Б.: Я боялся, что он ушёл абсолютно, потому что он очень укоренён во времени.
О.П.: Я не могу сейчас ничего продемонстрировать, артисту вообще разговаривать неверно.
Д.Б.: Мне хотелось бы посмотреть это живьём. Как вы относитесь к творчеству Богушевской?
О.П.: Очень позитивно, желаю ей успеха.
Д.Б.: Из заграничных впечатлений, там это понимается или это русский жанр?
О.П.: Там в моей жизни есть два периода: 90-е годы, когда там были туземцы, и там в 2000-е годы, когда наши соотечественники, эмигранты. 10 лет назад я бы говорил одно, а сейчас уже другое. Я говорю о Европе, я поклонник европейской формы существования. Но Европа очень разная, разные впечатления, не только юг и север, но и Швеция с Германией.
Д.Б.: А где вы в основном?
О.П.: Германия, Франция, Швеция.
Д.Б.: Как французы относятся к попыткам петь французский шансон?
О.П.: Очень ревниво. Поразительно, но оценка в уровне – соответствуешь ли ты этому. Чаще всего, слава богу, я слышал благожелательные отзывы, хотя с французским снобизмом.
Д.Б.: А вы по-русски шансон французский не поёте?
О.П.: Мне кажется, это неправильно. Дело в том, что у французского такая мелодика, что это само по себе музыка.
Д.Б.: А вы французский изучали или просто?
О.П.: Я его пытался учить и сейчас в Париже объясняюсь на ломаном, но не говорю.
Д.Б.: Когда ближайшие концерты, которые можно проанонсировать на март?
О.П.: В Москве 5 марта в Колонном зале.
Д.Б.: Что там?
О.П.: Чистый романс, XIX век – начало XX.
Д.Б.: Спасибо.
Часть 1: http://www.city-fm.ru/binary/decoding/2011/03/01/1298966804_07610.doc
Часть 2: http://www.city-fm.ru/binary/decoding/2011/03/01/1298966922_96205.doc
Общий анонс: http://www.city-fm.ru/onair/archive.html?s=27574&id=413295
