| Маргарита | Дата: Пятница, 21.02.2014, 11:14 | Сообщение # 1 |
|
Группа: Постоянные участники
Сообщений: 2023
Статус: Offline
| Никита Мндоянц: «Не могу не писать музыку»
Никита Мндоянц (1989 г.р.) – пианист, композитор. Один из героев немецкого документального фильма «Русские вундеркинды» (2000 г.) Выпускник Московской государственной консерватории им. П.И. Чайковского. Ученик Александра Чайковского и Николая Петрова. Победитель VII Международного конкурса пианистов им. И.Я. Падеревского. Лауреат XIV Международного конкурса пианистов им. Вана Клиберна.
– С чего началось увлечение музыкой?
– Я родился в семье музыкантов. Отец – профессор консерватории. Мама – пианистка. Дедушка – трубач. Так что с детства меня окружала классическая музыка. То, что я стану именно пианистом, было предопределено моими родителями. В том числе из-за практической стороны – не надо было приобретать новый инструмент. Честно говоря, помню, что я очень хотел играть на скрипке...
Первое наиболее яркое музыкальное воспоминание у меня связано с другом отца – пианистом Валерием Афанасьевым. В четыре года я побывал на его концерте. Он играл «Макрокосмос» современного американского композитора Джорджа Крама. Это сочинение написано очень радикальным, необычным языком; кроме того, позволяет использовать элементы музыкального театра. Афанасьев играл эпатажно, использовал нетрадиционные приёмы игры на инструменте. Валерий Павлович и на пол падал, и звуки издавал странные... В общем, звуковой эффект был, скажем так, необычным. Даже на взрослого подготовленного слушателя это производило сильное впечатление. Можно представить, какие впечатления остались у меня, четырёхлетного ребёнка. На этом история не закончилась. Папа привёз из Японии видеокамеру. Мой старший брат Миша не удержался и, несмотря на строгий запрет, камеру эту достал, начал с ней играть. Он посадил меня за отцовское фортепьяно, начал снимать и при этом попросил не сидеть без дела, а что-то на камеру изобразить. Я, оставаясь под впечатлением от недавнего исполнения Афанасьева, не придумал ничего лучше, чем «повторить» его концерт – стал что-то выкрикивать, дёргаться, колошматить по инструменту, кривляться, разваливаться по клавиатуре... Да, так начиналась моя карьера пианиста...
После этого случая отец как-то летом на даче поручил моей бабушке (одной из первых учениц Мстислава Ростроповича) обучить меня нотной грамоте. Заодно – вообще проверить мою музыкальность. Мне тогда было пять лет. Как рассказывают, я не очень-то обрадовался происходящему. Лето, дача, а тут нужно заниматься чем-то новым, пока что непонятным. Особого интереса я не проявил, был неусидчив. Отца это, конечно, расстроило. Однако наши занятия продолжились. В дальнейшем стало очевидно, что нотная грамота мне даётся легко – главное, заставить меня заниматься. К концу лета моё отношение к музыке изменилось – я наконец проявил усидчивость.
По возвращении в Москву меня отдали в подготовительный класс ЦМШ – в класс коллеги моего отца, Тамары Колосс. Так, с шести лет я был весь посвящён музыке.
– Быть может, в этом причина того, что тебя не надо было принуждать к музыке? Обучение проходило легко и не вызывало у тебя отторжения.
– Может быть. Легко освоив техническую сторону музыки, я уже в детстве хорошо видел её творческую сторону. Со второго класса школы я занимался композицией. Погружению в музыку способствовало то, что я должен был ходить только в ЦМШ, в которой наряду с музыкальной шла и общеобразовательная программа.
С восьми лет отец брал меня в различные поездки, в том числе – заграничные. Так, в сущности, начинались мои первые гастроли, потому что я приезжал именно как исполнитель. Это было важно для моего взросления, ведь я с детства понял общую логику своей музыкальной жизни: разучиваю, выступаю, получаю отзыв. В этом был смысл, и мне это нравилось.
Я всё больше втягивался в творческую жизнь. Как ученик ЦМШ я был на виду, и вскоре на меня обратили внимание фонды, созданные для поддержки одарённых детей (такие как «Новые имена», «Фонд Спивакова»). Благодаря им я выступал на концертах, участвовал в ансамблях. Не менее важным было то, что программы фонда помогли сформировать круг общения, который не разрывается до сих пор.
– Когда ты написал своё первое музыкальное произведение?
– Всё началось в подготовительном классе. Помню, кто-то из мальчиков сам сочинил мелодию – буквально на одну строчку. Учитель его похвалил. Мне захотелось тоже попробовать. То есть всё начиналось со стремления не отстать от других. Дома я накалякал что-то – также на одну строчку. Получилось более или менее складно. Это, собственно, были мои первые шаги как композитора. У меня росла потребность фиксировать нечто-то такое, чего раньше в музыке не было.
Мы занимались в знаменитом 35-м композиторском классе консерватории (здесь преподавали все знаменитые советские композиторы). К Татьяне Алексеевне Чудовой часто заходил её учитель – Тихон Хренников. Однажды он пришёл на мой урок. Я тогда написал сюиту «Насекомые» – маленькие минутные пьески «Жук», «Блоха», «Муха», «Стрекоза» и другие. Сыграл сюиту для Тихона Николаевича. Ему понравилось.
– На этом, надо полагать, твоё знакомство с Хренниковым не закончилось?
– С тех пор он следил за моим развитием. Более того, в 2000 году Тихон Николаевич организовал в Большом зале консерватории концерт из своих сочинений (фортепьянных и скрипичных); исполнителями были приглашены молодые таланты, среди которых оказался и я. Это было своеобразным повторением концерта, состоявшегося в 80-е годы, – тогда среди исполнителей были молодые Евгений Кисин, Вадим Репин, Максим Венгеров. Теперь Хренников хотел представить новое поколение: Алёну Баеву, меня и одного корейского скрипача.
Тихон Николаевич поручил мне играть свой второй фортепьянный концерт (именно его исполнял 16-летний Кисин). Мне было 12 лет, до выступления оставался месяц – не так-то просто в такой срок и в таком возрасте выучить новое произведение, и всё же мне доверились. Мы с отцом поехали в гости к Хренникову, в его чудесную старую квартиру в Плотниковом переулке. Он меня подбодрил, дал кое-какие советы. Концерт я выучил за две недели. Хренников был доволен. Сказал, что я играю не хуже Кисина, и даже – более человечно.
Собственно, выступление на этом концерте было первой вершиной в моей карьере. Это был первый выход на большой уровень. Из ранга одарённых детей я перешёл в ранг представителей конкретной исполнительской школы.
– К тому времени ты уже был знаком с Николаем Петровым?
– Нас познакомил отец. Мы пришли на Остоженку – в гости к Николаю Арнольдовичу, когда мне было ещё 13 лет. Я сыграл ему один из концертов Листа, какие-то пьесы и свои фортепьянные сочинения. Петрову всё очень понравилось. Он сразу же обратился ко мне с критическими замечаниями – причём говорил это на таком уровне, будто я студент консерватории, а не ученик ЦМШ. Рассказывал о таких мельчайших деталях, на которые в школе просто не обращали внимания.
Именно к Петрову я поступил в консерваторию на фортепьянный класс. Кроме того, поступил на класс композиции – к Александру Чайковскому, который в своё время был студентом Хренникова, так что, можно сказать, что музыкальная школа для меня не изменилась.
– Если первой значимой вершиной для тебя было выступление на концерте Хренникова, то главной вершиной стало попадание в прошлом году в финал конкурса Вана Клиберна, не так ли?
– Это действительно так. По многим причинам.
– В 1977 году твой отец на этом конкурсе занял 5-е место, ещё ранее твой учитель Николай Петров занял там 2-е место. Насколько тяжёлым был груз такой предыстории?
– Как ни странно, на меня это совсем не давило. Более того, мне это помогало сконцентрироваться. Такая предыстория – хороший стимул. Папа волновался больше меня. Нужно понимать, что нет конкурса, на котором можно рассчитывать на стопроцентную справедливость. Объективность тут – редкое явление. Но и без этих закулисных проблем конкурс Вана Клиберна очень сложен. Огромная программа – шесть выступлений: три сольных тура, два концерта с оркестром и фортепьянный квинтет (всё вместе – чистые три часа музыки).
Я самостоятельно принял решение подать заявку на конкурс Вана Клиберна. Прошёл отборочный тур – для этого нужно было выехать в Ганновер. По всему миру из 100 музыкантов отобрали только тридцать; из России – пять, и я был в их числе. Приехал в Техас. Конечно, мои впечатления не сравнить с впечатлениями отца, и тем не менее это был очень интересный опыт.
Условия для конкурсантов были созданы замечательные. Нас развозили на машинах, каждому в дом привезли по новому роялю Steinway – занимайся сколько хочешь, ни о чём не думай.
Не меньше впечатляло внимание общественности. Шла интернет-трансляция на весь мир. Миллионы людей следили за каждым туром. Прежде всего большой интерес к нам был в США. К конкурсу Чайковского отношение в России, к сожалению, иное...
– На конкурсе Клиберна ты прошёл в финал, стал лауреатом, но победить не смог. Один из членов жюри пианист Дмитрий Алексеев по этому поводу сказал, что у тебя в финале «всё звучало слишком осторожно и от этого слишком бледно»…
– В какой-то степени меня подвело то, что 2-й концерт Прокофьева, который я выбрал для финала, не был наигран, я чувствовал себя в нём недостаточно свободно. С другой стороны, моя трактовка этого концерта явно отличается от трактовки Алексеева. Я слышал его исполнение, но не хотел как-либо подделываться. В конце концов в музыке не бывает стопроцентно объективных взглядов. Я уж не буду говорить о том, что конкурсы вообще – чуждое для музыки явление. Однако без них сейчас молодому музыканту сложно пробиться на концертные площадки. Да, музыкальный агент может заинтересоваться исполнителем и вне конкурса, но это случается редко (так сложилась судьба Евгения Кисина, Константина Лившица, Ефима Бронфмана).
Главное – то, что мои выступления не конкурсе получили большую аудиторию. Я выступал с известным струнным квартетом Brentano String Quartet, в финале у нас дирижировал Леонард Слаткин – такой опыт нельзя переоценить, это уже мировой уровень.
Не менее важно то, что по условиям конкурса все лауреаты получили ангажемент на гастроли в США. На протяжении трёх лет у меня теперь два раза в год будут свои туры в Америке. Осенью 2013-го был первый тур – я выступал и давал мастер-классы студентам в Оклахоме и Арканзасе (первый опыт преподавания, к тому же – на английском языке).
– Какое направление для тебя остаётся главным: сочинение или исполнение? Кто ты в первую очередь: композитор или пианист?
– Сложно сказать. На данном этапе мне удаётся равноправно двигаться по этим двум направлениям. Я выступаю, у меня есть предложения от концертных площадок. В то же время ко мне обращаются музыкальные коллективы – просят что-то сочинить для них. Мои работы исполняют Московский камерный оркестр Musica Viva под управлением Александра Рудина, ансамбль «Студия новой музыки» и другие. То есть моя музыка живёт уже без моего участия – свободно путешествует от исполнителя к исполнителю.
Допускаю, что однажды именно сочинительство станет для меня более насущным занятием. Ведь я ищу творческое удовлетворение – хочу создавать новую музыку, видеть, как её исполняет кто-то другой, как её слушает аудитория. Хочется оставить настоящий след в музыкальной истории. Но это всё – общие, порой слишком абстрактные слова. Главное – то, что я не могу не писать музыку. Думаю, этого вполне достаточно, чтобы объяснить, зачем я занимаюсь сочинительством.
Из творческих планов я бы отметил прежде всего желание создать крупное, даже масштабное сочинение, которое вышло бы за рамки чисто музыкальной сферы, сумело бы аккумулировать важные современные идеи...
28 февраля в Концертном зале им. П.И. Чайковского пройдёт концерт «Торжество рояля». Сочинения Римского-Корсакова, Рахманинова и других композиторов прозвучат в исполнении Никиты Мндоянца, Алексея Курбатова, Вячеслава Грязнова и Александра Гиндина.
Беседовал Евгений РУДАШЕВСКИЙ
"Литературная газета" № 7 (6450) (19-02-2014)
http://lgz.ru/article....-muzyku
Dum_spiro,_spero!_(лат.)
Пока_ дышу,_надеюсь!
|
| |
| |
