Запись передачи "Романтика романса" 21 и 22 ноября 2005 года (канал РТР).

Валерий Агафонов

Алла Сергеевна Гончарова:

«Добрый вечер, дорогие друзья, минут через пять мы начнём нашу съёмку. Значит, я вам только хочу напомнить, что нужно делать. (.?.) Поэтому у нас есть свои… свои какие-то запланированные вещи.
Например, цветы. Цветы, если можно, не дарите сразу после первых номеров, это нужно, чтобы они у нас всё-таки остались и в финале программы.
Мы снимаем две программы – сегодня, как и обычно. Значит, первая программа посвящена изумительному исполнителю романсов, питерскому человеку, Валерию Агафонову (аплодисменты). Мы давно… пять лет наша программа… мы всё время мечтали сделать такую программу, ещё с Валерием Дмитриевичем Сафошкиным, которого сейчас уже рядом с нами нет. Вот. Ну, и, наконец, наша мечта сбылась, и самое приятное, что сегодня будут о нём говорить питерцы – Олег Погудин и Евгений Дятлов. Вот.
И вторая программа посвящена певице, которая родилась в другой стране, но которую мы все с вами любим, как свою, – это я говорю об Анне Герман. Сегодня её репертуар будет звучать в исполнении молодёжи. Кого-то вы, может, видели в нашей программе, а кто-то будет в программе впервые. Ну, я думаю, что они не подкачают все.

И ещё один момент. В прошлый раз мы записали программу, посвящённую Изабелле Даниловне Юрьевой. Сегодня мы сделаем небольшую дописку к этой программе. Значит, сначала будет программа Валерия Агафонова, а потом вы не расходитесь, мы вам не разрешим вставать, мы просто допишем несколько номеров к программе, посвящённой Изабелле Даниловне Юрьевой. Потом будет перерыв и вторая программа – «Анна Герман».

А завтра у нас снова рабочий день, и будут снова две программы.
Первая программа будет посвящена композитору Валерию Гаврилину – потрясающему композитору. К нам приедут из Питера Эдуард Хиль, Таисия Калинченко и потрясающая певица Наталья Герасимова. Вот.
А вторая программа будет посвящена Надежде Андреевне Обуховой, споют солисты Большого театра России.

Ну, я думаю, что сейчас будут все готовы, и мы скоро начнём».

Звучит фонограмма «Я встретил Вас…».
На белой скамье сидят Олег Погудин и Евгений Дятлов – оба с гитарами.
Затем включают запись: Валерий Агафонов поёт романс «Среди миров, в мерцании светил…»

ОЛЕГ (проникновенно, негромко): Занимает всё время один вопрос моё сознание и размышление… если… как если бы… ну, как-то, может быть, немножко отстранившись от самой песни… Как удаётся человеку… просто – с гитарой… просто выйти и сразу, без всякой подготовки, завоевать сердца, подчёркиваю – не только уши, но и сердца – всех тех, кто его будет слушать. Будут это два человека, пять человек, пятьсот человек, пять тысяч человек или аудитория в масштабах всей нации, которая составляет всё-таки почти двести миллионов человек? Сегодня мы говорим о человеке с гитарой – потому что Валерия Агафонова больше, собственно говоря, никак и не представить: не было в его жизни записей с большими оркестрами, не было в его жизни огромных сценических площадок, не было порой даже самой сценической площадки, а был какой-нибудь красный уголок в каком-нибудь ЖЭКе или на каком-нибудь заводе. Очень часто были встречи с любящими близкими глазами, встречи, которые сейчас, спустя двадцать с лишним лет после того, как его не стало, стали вдруг доступны огромному количеству людей, миллионам человек, доступны, по счастью, нам с вами, хотя этого могло бы и не случиться. Но всё-таки: выходит человек с гитарой, начинает петь. Останавливается время, останавливается мысль на самом главном и вечном, хотя и ничего не вечно. Ничто не пропадёт. Просто звучит открытое, честное, любящее и, безусловно, талантливое сердце. Сегодня мы будем вспоминать Валерия Агафонова, его песни. Но не песни, которые он написал, но песни, которые он оживил – другого слова мне здесь не подобрать. Дело опять-таки не том, что романс не приветствовался, не позволялся, запрещался несколько десятилетий и как бы вот так подпольно – иногда совсем подпольно – проникал на сценические площадки. Дело не в этом. Романс всё-таки пели – пели и оперные исполнители, пели и эстрадные исполнители, в том числе, знаменитые, одарённые – даже очень одарённые. Но, на мой взгляд, никто до Валерия Агафонова в семидесятых годах двадцатого столетия не заговорил на языке романса, как на своём родном языке. Это событие для меня лично было открытием в шестнадцать лет, когда я услышал в первый раз его записи, которые посоветовал послушать педагог в Театральном институте: я вдруг понял, что есть язык, на котором можно и необходимо говорить – говорить просто и обо всём.
Сегодня мы в программе вдвоём – я этому очень рад, потому что рядом со мной человек – не только тот, с которым мы закончили Театральный институт в 90-м году, вместе отучившись там пять лет, вот, но и близкий и дорогой мой друг – Евгений Дятлов, вот, и не случайно сегодня наша беседа в форме диалога о романсе, потому что, помимо театральной деятельности Жени на сценических площадках, у нас очень много пропето, пережито и проезжено с романсом вместе.
А теперь разрешите… разрешите начать – песней, которую, наверное, мало кто пел, кроме Валерия Агафонова, и которую он спел первым.

Олёг, аккомпанируя себе на гитаре, поёт «Опять, как в годы золотые…» («Россия», муз. Ю.Борисова на стихи А.Блока) – поёт сильно, красиво и как-то очень бережно. (Аплодисменты)

ОЛЕГ: Первое знакомство началось у меня с творчеством Агафонова с пластинки «Песни сердца». Было это в 85 году на первом курсе института… (.?.) …мы не работали ни разу, об Агафонове специально не говорили. И всё-таки… Можно, я задам тебе вопрос – банальный, но, тем не менее: как произошло твоё знакомство с Агафоновым?

ЕВГЕНИЙ ДЯТЛОВ: На самом деле я в 86-м поступал в Театральный институт. И тоже, готовясь к поступлению, приехав в Ленинград тогда, и у сестры (были пластинки?) Агафонова. И у меня в то время… Я довольно категорично относился к романсу, и мне до сих пор казалось, что это – такая архаика, и, возможно, на нём оттачивают своё искусство оперные певцы. (Короткий обмен репликами с Олегом.) Вот. И… Но ты уже сказал об этом. Действительно. Но чтобы петь так, как будто… Человек пел сердцем. И пел так… Я даже не мог себе представить, что можно петь романсы так, что я забывал, что это романс, что это… Просто я слышал, что мне говорит этот человек, – через голос, действительно, не через… через те слова, которые уже давно известны, не через те идиоматические обороты, которые я тоже, собственно говоря, неоднократно слышал. А что-то третье. Ну, оттуда, вот, через этот голос… Это магия какая-то была, и поэтому я, в то время увлекающийся рок-музыкой, я сидел и слушал, доходил до конца, опять переворачивал и опять слушал, опять и… и… и… вот все эти песни. Конечно, он меня тогда потряс, для меня это было открытие. Открытие. Причём, я совсем не вознамерился петь так же, и, скажем так, что я так могу… Нет. Для меня это было настолько не… не… не… воспринимаемо… я имею в виду, в том плане, что я мог бы так же. А Агафонов, то есть, вот эти вот все годы, пока мы учились… И опять же – и уже знакомство с тобой, и я видел, насколько ты, допустим, вот… твоё отношение к романсу. Я думаю, что это на меня тоже повлияло. И первые свои романсы, конечно, которые я уже начал исполнять, потому что мы пели отчётные концерты, нас просили, так сказать, это делать, это петь, вот… Я, естественно, был под обаянием Агафонова и… (дальше не удалось разобрать).

ОЛЕГ: Наверное, обаяние – самое точное слово.

ЕВГЕНИЙ ДЯТЛОВ: Да. И я… То есть, наверное, всё… всё… всё голосовое богатство агафоновское, оно… я… я был пронизан им, поэтому, возможно, конечно, можно услышать какие-то отголоски в моём исполнении, я не знаю. Скорее всего, я до сих пор, по-моему, не избавился от этого, и как-то странно…

ОЛЕГ: В программе… в одной из следующих программ, когда отзвучали последние аккорды романса «Я встретил Вас», я не мог не удержаться, пусть опять-таки это не сильно ново, повторить: «И то же в Вас очарованье, и та ж в душе моей любовь». Есть в этой лирической формуле какой-то окончательный, точный ответ. Очарование Агафонова не проходит никогда. Любовь, которую рождает в душе это очарование, будет, наверное, оставаться той же, хоть мы – не растём, не взрослеем, а, может быть, даже, в каком-то смысле становимся всё старше и старше, мудрее, может быть, печальнее, но, тем не менее, та… искра – одновременно правды и счастья, которая звучала тогда – в 85-м, в 86-м, она, наверное, горит и до сих пор.
Знаете, было время у нас с Женей о многом наговориться, но вот в последние пять лет работа сильно разбросала по очень разным… и студиям, и спецификам, по разным жанрам, по разным городам. Я думаю, что очень долго мы сейчас говорим – за пять лет паузы в общении есть, что вспомнить, чем поделиться, но я попрошу сейчас, чтобы прозвучала песня.

Евгений Дятлов поёт романс «Капризная, упрямая…» под собственный аккомпанемент на гитаре.
(Аплодисменты).

Что-то не так.

ЕВГЕНИЙ ДЯТЛОВ: «Что, ещё дубль?»

Женский голос: «Да, будьте любезны! Очень нам понравилось!»

Евгений исполняет романс «Капризная, упрямая…» ещё раз (аплодисменты).

Далее наступает и затягивается «техническая пауза», слышатся разные реплики.

ОЛЕГ, не выдержав: Скажите мне, пожалуйста, может быть, мы можем работать? В крайнем случае, Вы можете нас останавливать, говорить, и мы будем переговаривать, перепевать…
Мужской голос: Да, пожалуйста!
ОЛЕГ (подчёркнуто вежливо): Да? Спасибо большое.

ОЛЕГ: Мы не случайно сегодня постоянно упоминаем о Театральном институте – не только потому, что это были золотые годы в нашей жизни, вот, не только потому, что это – начало нашего творческого пути, может быть, нашей судьбы (?), но – потому что здание на Моховой, 34 в Петербурге – адрес Театрального института, теперь он называется Театральной академией… (улыбается) поразительным образом вплотную соседствует с домом номер 32, в котором и прожил фактически всю жизнь Валерий Агафонов. Не всю жизнь, конечно, ему доводилось всё-таки странствовать и быть солистом, представьте, Барнаульской филармонии – это петербургскому исполнителю, у которого… в общем-то, те люди, которым удавалось его слушать, бесконечно его любили. Ему довелось быть всё-таки актёром в Вильнюсском драматическом театре, пусть тоже недолго, а вот в Театральный институт, куда нам с Женей посчастливилось попасть, ему попасть не посчастливилось.
Судьба артиста вообще всегда… поразительно загадочна и очень красива, когда рассматриваешь её потом. Я думаю, Агафонов не только расстраивался, но знаю, что для него это было большой бедой – не попасть в Театральный институт. Год или больше он ходил вольнослушателем, и… в общем-то, всё-таки актёрская судьба не сложилась. Как знать, может быть, к счастью, потому что сложилась абсолютно судьба певческая. Трудно, наверное, решать постфактум… Важно знать о том, что с Моховой, 34, то есть, с Театральным институтом, у Агафонова были очень и очень прочные связи, которые не уходят и сейчас. 5 сентября, в день его Памяти – причём, оцените, насколько это поразительно – на лестнице, в парадной того дома, где его квартира была, вот уже второй год, по-моему, проводится его вечер Памяти: приходят люди с гитарами, поют романсы. Поют просто так – как смогут, так собираются. Кстати, и в прошлом году, и в этом году пришлось вынести это событие в скверик напротив потом – за обилием людей, которые пришли вспомнить Агафонова.

(Вздыхает). Не знаю, я всё говорю и говорю – получается монолог, а не диалог. Ты знаешь, если тебе что-то захочется добавить, включиться в разговор, то замечательно.

ЕВГЕНИЙ ДЯТЛОВ: Я могу добавить свои впечатления, как артиста, о том, как он пел. Вот. Потому что, скажем так, о каких-то его биографических моментах… каких-то особенных… я не знаю, я могу только догадываться, и… Конечно, было б здорово послушать тех, кто его знал, о его жизни. Ну, это, наверное, будет уже любопытство – как он жил, что он делал…

ОЛЕГ: (.?.) …практически не осталось людей, которые непосредственно с ним общались. Да и он ушёл уже довольно давно – двадцать лет назад, будучи всего сорока с небольшим лет.

ЕВГЕНИЙ ДЯТЛОВ: В том-то и дело. Я… и мне это тоже… сознавание этого… довольно сложно, потому что, собственно говоря, фактически мы уже его…

ОЛЕГ: …ровесники.

ЕВГЕНИЙ ДЯТЛОВ: … ровесники. Не представить. В общем, я так понимаю, что выбранный путь был очень непростой, тяжёлый… хотел ли он его сам, выбирал ли он его сам… Знаете, как – вот ты любишь это, и вдруг оказывается, что, чтобы это любить, надо очень многим заплатить, хотя… Причём, ты платишь не потому, что ты любишь, а потому что, скажем, в тех обстоятельствах, в которые ты поставлен своим рождением и той жизнью, эта любовь вдруг оказывается за пределами, скажем так, одобряемого, позволяемого…

ОЛЕГ: понимаемого…

ЕВГЕНИЙ ДЯТЛОВ: … понимаемого, позволяемого – и так далее. И это, ну… это страшно, этому нет оправданий, и мне кажется, что его смерть в большом каком-то… ну, скажем так, в большой мере была результатом вот этого – вот этого трагизма его любви, его жизни, отношения к жизни, отношения к своему гению и тем, что он, кроме, как это петь, ничего больше, скорее всего, не хотел делать. Хотя… И я… это мои… скажем так, это мои впечатления, потому что я, в общем-то, с ним не общался…

ОЛЕГ: Я тебя сейчас перебью, но сегодня мы разговаривали с Таней Агафоновой – с его вдовой, и почти… почти слово в слово, почти – кроме одного, она, действительно, повторила почти буквально – потрясающе, Женя присутствовал при нашем разговоре – о том, что Валерий очень чётко отдавал себе отчёт: в том, чтобы делать то, что он любит, нельзя переступать определённые правила, после которых нельзя остаться самим собой. Он хотел петь романсы. Он хотел петь романсы, он не хотел петь патриотические песни, он не хотел становиться штатным артистом Ленконцерта, что называется, и поэтому «Ленконцерт» тогдашний его отправлял петь в ЖЭКи в заводские красные уголки. Тем не менее, почему я сказал, кроме одного – Таня сегодня на этом очень резко сакцентировала внимание: он ни-ко-гда не был при этом отягощён своим положением, он никогда не осознавал себя трагически, хотя, конечно, было трагическое. Но всё время – до самого конца… а знать – сам он прекрасно знал, что времени отпущено не очень много… до самого конца он не только радовался жизни, но насыщал этой радостью и оживлял огромное количество людей, с которыми ему приходилось общаться: это и художники, это и артисты… это и преподаватели, это и простые люди, которые, действительно, вот, в какой-то такой… узаконенной атмосфере неправды слышали его слова и (.?.) эту самую правду.
Но мы продолжим песней. Я должен ещё раз сказать, что пусть сам Валерий Агафонов не относился к себе, как к трагической фигуре, тем не менее, наверное, в искусстве серьёзном это – фигура трагическая, поэтому песни его сплошь и рядом печальные. Мы с Женей пытались для сегодняшней программы определить хоть что-то, что могло бы быть не в откровенно минорном тоне – увы. Из достаточно богатого наследия творческого, агафоновского, почти всё – песни печальные. Но кому-то – кому, не знаю – уже после всё-таки его жизни пришло в голову потрясающее по простоте (оцените – это всё-таки 84-85 год) гениальное название первого альбома: «Песни сердца».

Олег поёт: «Ты сидишь одиноко и смотришь с тоской…»
(Аплодисменты долго не утихают)

ОЛЕГ: На вопрос… (А это часто происходит, когда задают в очередной раз вопрос: ну, романс – почему? Почему – это печальный жанр, зачем, что Вы в нём находите? Его сейчас уже реже задают, а раньше, в середине девяностых годов, сплошь и рядом. Особенно – вот сейчас уже всё-таки это не так часто – такой: «Молодой человек, почему романс…» – и так далее.) …он всегда отвечал одной формулой, которая (.?.): «Не хочется думать о том, что современно, а хочется думать и, главное, служить тому, что вечно». Вот фантастически здорово, наверное, служение Агафонова исполнилось – тому, что вечно. Да, романс печален. Да, романс печален всегда. И вообще редко счастливая любовь заявляет о себе песнями и стихами. Несчастная любовь заявляет о себе песнями и стихами всегда – на протяжении всей жизни человечества. Романс – песня о любви не просто, там, не знаю, на 99%, а почти на все 100%. Если есть романс не о любви, то это какая-то непонятная случайность. Но, как у Пушкина – опять повторяю фразы великих, не могу от них отделаться: «Печаль моя светла». Насколько это слышно всегда в пении Агафонова! «Светла» почему – потому что есть уверенность, что всё-таки всё преходяще: тупость чиновников… чванство соратников по цеху, непонимание какое-то, я не знаю, нездоровье, какое-то ещё досадное горе, которое не позволяет исполнить то, что ты хочешь, ну, хотя бы приближенное к твоему собственному идеалу. Всё равно всё это пройдёт – любовь останется. Останется любовь, и если ты смог хоть несколько слов, честных и искренних, в своей жизни ей посвятить, значит, ты уже жил не зря. Вот. Поэтому ещё хочется услышать песню Валерия Агафонова.

Евгений Дятлов поёт «Сияла ночь, луной был полон сад…»
(Аплодисменты)

Выясняется, что певец был не совсем точен в словах этого романса. Он говорит «Извините!» и исполняет романс ещё раз. (Аплодисменты)
Затем Олег начинает петь «У вагона я ждал, расставаясь с тобой…», но после первых слов вдруг останавливается, начинает снова и исполняет «Ветку сирени» уже целиком.
(Аплодисменты)

ОЛЕГ: Мы много говорили… (.?.) Сейчас счастливая возможность нам вспомнить, беседуя с теми, кто сидит напротив нас. Вот. Может быть, это было бы и здорово, хотя, правда, боюсь, что мы сейчас технически это просто не успеем выполнить – в рамках отведённой программы.
Хотя… хотя – вот скажите мне, пожалуйста. Наверняка большинству из здесь сейчас находящихся имя Валерия Агафонова всё-таки знакомо очень давно. (Зрители нестройно отвечают «Да!») Да. При всём при том, что, в общем-то, даже и сегодня крайне редко можно о нём услышать. Ну, может быть, это в родном Петербурге несколько иначе.
Вот. Ради этого во многом делается сегодняшняя программа. Мне кажется, что артисты – такие артисты, какие увековечили себя в искусстве, как Валерий Агафонов – должны звучать столько, сколько будет искусство это – в частности, я говорю об искусстве романса – существовать. Должны. И мы должны о них вспоминать и помнить – помнить не только мемориальными досками, которая, наконец-то, слава Богу, я не помню, в прошлом году или где-то полтора-два года назад, появилась на Моховой улице, на доме, где он жил, о том, что здесь жил Валерий Агафонов. Но и так – в разговорах, в разговорах людей глаза в глаза, в разговорах с теми, кто его видел, кто его слышал лично, кто здоровался с ним, кто был очарован им при жизни и даже, может быть… А есть такие люди, которые были осчастливлены и оживлены, которые получили какое-то объяснение в жизни, какой-то, может быть, даже смысл в жизни через те слова, которые пелись Валерием Агафоновым.
А сейчас продолжим песней.

Евгений Дятлов поёт романс «Всегда и везде за тобою…» (Аплодисменты)
Он спрашивает, всё ли получилось, и женский голос «сверху» отвечает «Да!»

ОЛЕГ: Сейчас – вдох, чтобы снова собраться с мыслями. Я хочу снова обратиться к аудитории. Мы волнуемся, и волнуемся не случайно: для Жени и для меня в каком-то смысле Валерий Агафонов – это святое, сердцевина сердца. Не случайно вот такое почти тавтологическое изобретение, оно говорит – сердцевина сердца. Какой-то источник, в котором существует радость правды и к которому необходимо прикасаться.
Представьте, что все эти слова – красивые, честные, талантливо спетые – звучат не сейчас здесь – в этом замечательном отреставрированном месте, не среди красивой подсветки, не на этой прекрасной картинке, не под стеклянными новыми куполами, а где-нибудь на кухне, где стоит старый – до боли знакомый всем нам – стол, которому уже двадцать лет и который… или, там, тридцать… и который помнит несколько поколений сидящих; где старенький радиоприёмник; где протёртое кресло – потому что другого невозможно в принципе достать и будешь стоять за ним в очереди пятнадцать лет. Это не пошлость, то, что я сейчас говорю, – это картина, в которой Агафонов творил чудо, и люди только в этих словах, и в этом голосе, и в этой мелодии могли это чудо обрести. И забывали о том, что гарнитур можно получить через пятнадцать лет, да и, вообще, нужен ли он – этот гарнитур? Без свеч, без канделябров, без бархата, без золота, без… не знаю, даже без нормальной выпивки – простите за то слово, которое я сейчас употребляю, потому что, может быть, хотелось себе позволить коньяк или шампанское, а, простите, пожалуйста, этого в принципе не найти. Я говорю это только для того, чтобы подчеркнуть, в каких условиях… в каких условиях иногда ярче всего проявляется Гений. Поэтому пускай трагическая судьба, но, наверное, оправданием трагизма артиста (.?.). Вот. От трагичности судьбы ярче проявляются грани таланта.

Мужской голос: «Извините, пожалуйста, у нас небольшая техническая пауза».

ОЛЕГ: Тогда скажите, пожалуйста, в каком мы формате времени, потому что мы можем разговаривать ещё два часа.

Олегу что-то ответили, он ещё о чём-то спросил. «Техническая пауза» затянулась. И артисты, и зрители «расслабились», стали разговаривать, смеяться…

Наконец, мужской голос сообщил: «Мы готовы».

ОЛЕГ: Когда мы сегодня говорили с Таней Агафоновой, она тоже подчеркнула, останавливая на этом внимание: когда было опасно – физически опасно – рассуждать свободно о белогвардейском движении и… вообще о гражданской войне, Валерий Агафонов позволял себе совершенно открыто на тех же площадках, которые ему давали, исполнять так называемый «белогвардейский» романс. Романс этот – не «белогвардейский» романс, это – авторский, написанный Борисовым, товарищем Агафонова, актёром… в своё время… его тоже уже нет в живых… актёром Александринского театра. Вот. Тем не менее, это… тема эта ведь до сих пор тоже… одно из самых непосредственных, из самых честных переживаний Валерия Агафонова – в этих «белогвардейских» песнях, пусть написанных в шестидесятых-семидесятых годах.

Евгений Дятлов исполняет этот «белогвардейский романс» на слова Юрия Борисова: «Закатилася зорька за лес, словно канула.
Понадвинулся неба холодный сапфир.
Может быть, и просил брат пощады у Каина,
Только нам не менять офицерский мундир.
Задышала…

На этом месте певец вдруг останавливается – похоже, что он забыл слова. Олег подсказывает: «Затаилася…», после чего Евгений произносит: «Сейчас… Ещё раз, ладно?», получает в ответ «Пожалуйста!» и начинает сначала:

Закатилася зорька за лес, словно канула.
Понадвинулся неба холодный сапфир.
Может быть, и просил брат пощады у Каина,
Только нам не менять офицерский мундир.
Затаилася речка под низкими тучами…

Затем внезапно останавливается и говорит: «Ещё раз!»
О чём-то они с Олегом негромко разговаривают, что-то выясняют или уточняют.

ОЛЕГ: «Когда будете готовы – скажите. Звукорежиссёру вопрос можно?»
Женский голос: «Можно».

ЕВГЕНИЙ ДЯТЛОВ: «Можно писать?» Услышав «Да, пожалуйста!», начинает в третий раз и благополучно поёт до конца:

Закатилася зорька за лес, словно канула…
Понадвинулся неба холодный сапфир.
Может быть, и просил брат пощады у Каина,
Только нам не менять офицерский мундир.

Затаилася речка под низкими тучами,
Задышала тревожная чёрная гать.
Мне письма написать не представилось случая,
Чтоб проститься с тобой да добра пожелать.

А на той стороне комиссарский редут - только тронь, а ну! -
Разорвет тишину пулеметами смерть.
Мы в ненастную ночь перейдем на ту сторону,
Чтоб в последней атаке себя не жалеть.

И присяга ясней, и молитва навязчивей,
Когда бой безнадежен и чуда не жди.
Ты холодным штыком мое сердце горячее,
Не жалея мундир, осади, остуди.

Растревожится зорька пальбою да стонами,
Запрокинется в траву вчерашний корнет.
На убитом шинель с золотыми погонами.
Дорогое сукно спрячет сабельный след.

Да простит меня всё, что я кровью своею испачкаю,
И все те, обо мне чия память, крепка,
Как скатится слеза на мою фотокарточку
И закроет альбом дорогая рука.

(Продолжительные аплодисменты)

ОЛЕГ: Дорогая – по крайней мере, для Валерия Борисовича Агафонова – рука открывала альбом. Это, кстати, счастье. Сегодня Таня Агафонова (.?.) Да, в общем-то, он и был счастливым, и остался до конца… своего физического… жизненного времени. Голос его останется с русскими людьми навсегда – я в этом уверен. (.?.) Чем больше живу, тем больше убеждаюсь, что (.?.) бояться не надо.

Обращается к Дятлову:
Я попробую спеть песню – ну, по крайней мере, более радостную. Хотя, конечно, романс, конечно… конечно…

Олег поёт: «Как хочется хоть раз – в последний раз поверить…»
(Бурные продолжительные аплодисменты)

ЕВГЕНИЙ ДЯТЛОВ: …Я что хочу сказать. Романс – и разговоры, действительно, происходят периодически со мной, значит, вопросы... Недавно с одним человеком мы спорили, и вот как раз о романсе, который я сейчас хочу спеть. Я просто говорю ему: – Вот скажи мне честно… честно, когда ни задумываться, там, отчитываться, соответствовать – не нужно вообще. Всё это – где-то там. И когда вот я… Была вот такая история с любовью, закончившейся ничем. Вот ты сам, ты лично, скажи честно: вот, ты плакал или нет? Говорит: – Ну, было, да. Я говорю: – Сейчас тебе неудобно? Говорит: – Ну, да. Я говорю: – Вот твоё «ну, да» – это и заключает с тобой в споре по поводу того, когда ты говоришь, ну, что ты поёшь эти романсы – сентиментальные, они и то, то, то… Я говорю, ну, тогда ты понимаешь, ты не мне это говори, ты себе это говори. Зачем ты плакал? Почему ты плакал? Почему в тот момент ты себя не спрашивал – плохо ты выглядишь, сентиментально ты выглядишь? Тебе просто было тяжело тогда. А сейчас, допустим, вот эта песня – «где ты, голубка родная?», ты представляешь вот такие слова, которые тебя корёжат … а тогда, когда ты плакал… я больше, чем уверен, что, может быть, допустим, слова можно было подобрать совершенно другие, но сам этот факт, вот этот момент – где она? Что с ней? Что? Отчего я плачу? Видишь, в чём дело, я ничего не имею против современных песен – песен о любви и даже, и там, рок-музыки, или есть какие-то другие достойные эстрадные песни, но только в тех, которые остаются, всё равно остаются, в них что-то есть такое, что передаёт именно саму суть человеческого состояния, человеческого вот этого высокого душевного отражания, накал, и… проверяется это временем, и потом всё равно выживает, остаётся навсегда, и дело у певца – это всё продолжать. И благодаря Валерию Агафонову, мне… этот романс – абсолютно мой, и я его очень люблю.

Евгений Дятлов поёт «Дремлют плакучие ивы…»
(Аплодисменты)

ОЛЕГ: …Программа, конечно, сегодняшняя – программа Памяти, вот, Памяти светлой и счастливой на самом деле, потому что настолько, насколько продолжается жизнь Агафонова… Программа и нашей памяти – памяти о том, когда романс был немодным, не просто непопулярным, а неразрешённым и опасным. Вот спеть романс в концертной программе означало лишиться концерта. Лишиться концерта – это означало лишиться зарплаты. Всё просто и всё так… как-то так… больно просто. Через всё это… через всё это – звучит чистый, необыкновенно правдивый голос. Конечно, было трудно. Вот. Не всё ли равно, куда ушли годы? Но если сердце тоскует о них, то слова (.?.) были правдой.
(Вздыхает.) Я всё-таки вынужден закончить сегодняшнюю программу. (.?.) Вот. А сегодня… сегодня просто хочу вместе с вами поблагодарить Женю за то, что разговор этот состоялся.

(Долгие аплодисменты)