"Россия",сентябрь 2004

ВСЕЛЕНСКАЯ ОТЗЫВЧИВОСТЬ ДУШИ
Звучит в русских романсах, исполняемых Олегом Погудиным

Сегодня среди разливанного моря попсы, засоряющей наши уши, так дорог свежий луч чего-то истинного и глубокого. Концерт Олега Погудина в зале Оперной студии консерватории оставляет уверенность: жанр русского романса живет, развивается и побеждает глухое песенное бездорожье последних десятилетий.
Давно со сцены не веяло таким озоном: все великолепие доброго старого и современного русского романса было богато интерпретировано «серебряным голосом России». Этого титула 35-летний Олег Погудин удостоен за первое десятилетие своей творческой деятельности. Официальных званий нет, но каждому мало-мальски сведущему зрителю и слушателю понятно: пока нет. Собственно, любая из поднятых им глыб – «Русский романс», «Романс XIX века», «Песни Великой Отечественной войны», цикл романсов Александра Вертинского, зарубежный шансон и прочее – «тянет» на отдельные премии и лауреатские звания. Но Погудин не преследует никаких амбициозных целей, он просто поет романсы.
Гитара, скрипка, виолончель, две домры и великолепный по тембру гибкий голос властно ведут вас за собой. Однако за внешней легкостью – годы поисков себя, своей сценической ниши, жанра и манеры. Не всем известно, что по образованию Олег Погудин – драматический актер и после окончания в 1990-м году Ленинградского института театра, музыки и кинематографии попал по распределению не куда-нибудь, а в Академический Большой драматический театр на Фонтанке. Три года, проведенных им в БДТ, дали в конце концов совершенно неожиданный результат: Погудин «показался» публике в Капелле и Театре эстрады в качестве исполнителя романсов и… решил стать певцом.
– Насколько болезненным был этот перелом?
– Знаете, в моем случае все просто встало на свое место. Я сын двух инженеров из закрытой сферы, отец-военный то и дело менял адреса службы, мы с мамой мотались по стране вместе с ним. Новые школы, приятели, увлечения, привязанные к определенным параллелям и меридианам. Но неизменной в семье была любовь к хорошей русской песне, романсу. Дом там, где рядом друзья, где звучит что-то родное, задушевное, с детства любимое, вроде «Одинокой гармони». В третьем классе я впервые четко сформулировал свою жизненную программу, написал в сочинении: «Хочу быть певцом…»
– И пошли учиться на артиста?
– В театральный институт я попал случайно, по чьему-то совету. Хотя учился с увлечением и у меня были блестящие педагоги Александра Николаевича Куницына и Галины Андреевны Барышевой. Окончил курс в 20 лет и сразу попал в БДТ. Этот переход я воспринял как продолжение периода обучения. Ничего серьезного, первых или даже вторых ролей мне никто не поручал, да я и не переживал по этому поводу. Просто дышал воздухом театра, созданного гением Товстоногова. Ходил по тем же коридорам, что и Олег Борисов, Евгений Лебедев, Олег Басилашвили. Какое-то время этого было достаточно для того, чтобы получить представление о профессии, о работе, если хотите, об искусстве. А ведь в нашем ремесле все решает высота планки, я в этом убежден. Именно в Большом драматическом театре я понял, что никогда не стану Олегом Борисовым или Кириллом Лавровым, у меня не хватает для этого необходимых степеней свободы, таланта, проще говоря. А вот когда я пою романс, я раскрепощен вполне, и музыкально, и драматически.
– Что еще помогло вам правильно выбрать свой жанр?
– Прежде всего сам романс, его неисчерпаемые возможности. По сути это неразвернутая драма, которую надо максимально полноценно прожить на сцене. У каждого романса угадывается своя предистория и свое грядущее, но не отчетливо, а скорее «сквозь магический кристалл». Если не «рвать страсть в клочья», работать без эмоционального пережима, на передаче внутреннего состояния, тогда и возникает эта божественная проекция в прошлое и будущее. Романс – жанр фантастически счастливый, он неисчерпаем. Он вечен. Во все времена он стремится передать жизнь души человеческой, а для этого нужны тончайшие средства выражения.
Я сделал выбор в пользу романса еще и потому, что именно в этом жанре работали такие корифеи, как Шаляпин, Вяльцева, Козловский, Лемешев (мальчиком я знал наизусть все его оперные арии). Позже – Агафонов, Окуджава, Дольский, Камбурова, Смольянинова. Для меня каждый из них – эпоха, событие не только в исполнительском жанре, но и гораздо шире. Взять хотя бы Елену Камбурову. Если бы не она, неизвестно еще, как бы мы пережили натиск агрессивной массовой культуры. Певица вот уже больше трех десятков лет ездит по стране с концертами, в которых звучат песни и романсы на стихи Цветаевой, Пастернака, Окуджавы. Елена Камбурова – последняя цитадель песни и прекрасного русского языка, который в последние годы почему-то все пытаются «улучшить» – обкорнать, спрямить, дополнить американизмами, словом, реформировать.
– Вы так яростно защищаете русский язык, потому что вы актер и работаете со словом?
– Прежде всего я читатель и защищаю культурную среду, которая меня сформировала как личность. Понимаете, ребенку еще пятый годик, а он уже повторяет вслед за мамой: «Ветер по морю гуляет, / И кораблик погоняет. / Он летит себе в волнах /На раздутых парусах». Малыш, сам того не осознавая, упивается музыкой пушкинского стиха. И вот вы мне можете объяснить, с какой стати нам нужно реформировать язык Пушкина, Гоголя, Достоевского?.. Да, я отношу себя к числу яростных противников такого рода реформ. Не знаю, за что еще, кроме родного языка, сегодня можно держаться. За веру? Но верят не все. А с литературой, с родным языком так или иначе соприкасается каждый. Так давайте же беречь родную речь, как самое дорогое с точки зрения национального самосознания.
– Вы не находите, что нация сейчас самообразовывается не столько по книгам, сколько по телевидению?
– Увы, это так. Ну тогда нужно телеэфир использовать для более активной защиты духовной среды обитания. Я, скажем, мечтал на РТР сделать 10 фильмов с записями своих программ. Увы, редакции не удалось финансово обеспечить этот проект. В то время как телевизионная мафия беспрепятственно занимает каналы и в средствах нужды не испытывает. Мне, кстати, не раз приходилось отказываться от выгодных предложений с ее стороны. Никогда об этом не жалею. Для меня дороже моя репутация и отношение ко мне моих зрителей. Очень люблю провинциальную публику. Жду не дождусь осени, у меня десять «сольников» по всей России. Люблю петь за границей для русскоговорящей публики, ее ностальгия по родному слову – благодатная почва для исполнителя романсов. Люблю большие и малые залы Петербурга, родные стены всегда помогают да и зритель у нас уникальный – самый тонкий, воспитанный, что называется, на лучших образцах.
– Олег, известно, что вы предпочитаете «интеллигентные», сравнительно набольшие залы, но нередко даете концерты и в Октябрьском концертном зале, где давно «прописались» Киркоров, Леонтьев, Пугачева. Что вы испытываете, выходя на подмостки перед многотысячной аудиторией?
– Я иной раз тоскую по малым площадкам. Но не могу и без больших. Это потрясающее ощущение – энергия огромного зала, вошедшего с тобой, по твоей воле в эмоциональный резонанс. Сердца тысяч людей стучат в эти минуты в заданной тобой частоте. Это волшебство, счастье для артиста. Сравнивать не с чем – такой происходит мощный энергетический обмен на самом тонком душевном уровне. Минуты эти стоят многих часов самой безжалостной «школы», изнурительных репетиций. Собственно, за этим выходят на сцену те, кому есть что сказать людям. Слава Богу, мной еще не все отдано самой моей любимой ленинградской, петербургской публике – именно она подарила мне счастье полной слитности с огромным залом, с которым ощущаешь себя единым целым
– Есть также сложившееся представление о Петербурге как о центре городского романса. Так ли это?
– Почему только городского? Ничто не мешало петербуржцам XIX века с трепетом воспринимать тургеневские строки «Утра туманного…» и передавать его, как великую эстафету, последующим поколениям. Вообще Петербург – место особое, где во многом сформировалось понятие «вселенской отзывчивости души». Город строили лучшие европейские архитекторы петровского времени, это была столица веротерпимости (только на Невском представлено пять церквей разных конфессий!) и, вне всякого сравнения, крупнейший перекресток культур. Однако, помимо сильного европейского влияния, душа у Петербурга – неповторимая и исключительно русская. Она и плачет, и радуется по-своему. Она формировалась под влиянием великой русской литературы и не менее великой русской музыки.
– Как вплетается тема романса в это утверждение?
– Трудно найти в России другой такой город, каждая улица, набережная которого ни отзывалась бы в душе темой знакомого романса: вот особняк Долли Фикельмон окнами на Петропавловку, вызывающий в душе звучание целого букета пушкинской лирики. «Средь шумного бала, случайно…» Алексей Константинович Толстой отыщет тему своего блестящего послания следующим поколениям приверженцев этого жанра. Потом на романс будет переложен Петербург Ахматовой, Свиридова, Баснера. Вот почему мне так нравится сентенция Баланчина: «Моя национальность – петербуржец».
– Говорят, вас нередко можно застать в аудиториях и репетиционных залах театральной академии. Что вас так сильно тянет в альма-матер?
– Два года я работал вместе с курсом моего педагога Галины Андреевны Барышевой над спектаклем «Голоса ушедшего века». Я занимался музыкальной драматургией отнюдь не студенческого уровня. Не могу назвать себя постановщиком, но педагогом – пожалуй, да. С легкой руки Галины Андреевны я постепенно приобщаюсь к сложнейшей и не во всем понятной для меня сфере – подготовке артистических кадров. Тут я до сих пор считаю себя профаном: ну непонятно мне, по каким критериям отбирается, на мой взгляд, совершенно «сырой» материал, а через четыре года на сцену выходит полноценная Элиза Дулиттл или Настасья Филипповна?! Сначала я наотрез отказался ассистировать в аудиториях. Но Барышева просто попросила меня помочь – ушел из жизни ее муж, соратник, потрясающий педагог Алексанр Николаевич Куницын, и у всех нас надолго возникло ощущение невосполнимой пустоты. Надо было набирать новый курс, отсматривать (не люблю говорить модное «проводить кастинг») абитуриентов, и Галина Андреевна мне позвонила. Она точно знала, что я не смогу ей отказать. И теперь я понемногу приобщаюсь к таинству превращения обычных юношей и девушек в актеров и актрис.
– Это правда, что Валерий Гаврилин однажды написал после вашего с ним общения: «Слушал Олега и плакал…»
– Да, но в то время я еще ничем не заслужил таких слов. Сейчас они широко растиражированы на моих программках, мне это не очень нравится, но силы своей высказывание Валерия Александровича (ныне ушедшего) для меня не утратило. Это благословение, оно ведет меня по жизни.

Беседовала Наталия КОРКОНОСЕНКО