Как я и обещал поклонникам Олега Погудина, выкладываю интервью с ним, которое состоялось сразу после его первого концерта в Сарове 15 октября. Статья выйдет завтра в газете «Вести города», но интервью там будет значительно урезано.

- Олег, у вас совершенно уникальный голос, абсолютно узнаваемый и действительно фантастический, и, слушая вас, складывается впечатление, что вам, в принципе, все равно, что петь – все исполняемое вами будет оказывать на слушателя огромное впечатление. Согласны ли вы с утверждением, что талантливый человек может исполнить талантливо все что угодно?

- Если говорить серьезно, то, в общем, вы в чем-то очень правы, но главное, чтобы это утверждение не было примитивным или нахальным. То есть, с одной стороны, если человек одарен – и одарен ярко и мощно – то это вовсе не значит, что ему все по плечу. С другой стороны, если у человека, у певца, яркая индивидуальность, то, безусловно, что бы он ни исполнял – все будет окрашиваться этой индивидуальностью. И я полагаю, что для публики такой исполнитель будет интересен в любом репертуаре. Самому же исполнителю нужно все-таки соразмерять свои силы – и в этом тоже есть свое счастье: нет абсолютно всемогущих исполнителей, поскольку если бы был такой один, то остальные были бы просто не нужны. Но милостью божией таланты разнятся, и не только некими группами – такими, как тенор, баритон, бас или лирик, герой, трагик - а разнятся нюансами, какими-то тонкими качествами. И это здорово, поскольку в искусстве – в песенном, в том числе – все великое уже найдено, и все самые серьезные вершины пройдены, и интересным остается только новый человек – рождающийся или выросший новый талант, который попадает в те же волшебные обстоятельства, в которые попадали, скажем, Карузо или Лемешев. Вы в чем-то, повторюсь, очень правы, но не все равно, что будет исполнять такой исполнитель, – этому исполнителю нужно все-таки придерживаться какой-то серьезной оценки. Мысль действительно интересная, и очень много существует споров по этому вопросу – имеет ли певец право исполнять все, что ему доступно, или он должен специализироваться на какой-то особой части и доводить ее до совершенства. У меня, видимо, в силу русского происхождения, все-таки имперское отношение к работе и песням – мне хочется охватить все. При этом я прекрасно понимаю, что далеко не везде я работаю на абсолюте жанра, т.е. существуют какие-то произведения, которые другие исполнители пели лучше или могут сейчас спеть лучше. Но я обязан делать хорошо все, что я делаю. Когда я бываю слушателем, то я выбираю, кого я пойду слушать, в каком жанре, а кого не пойду. Или особенно, когда покупаю записи великих певцов, я тоже отбираю – этого я буду слушать, а этого не очень хочу. Даже из самых великих и всем известных теноров – Каррераса, Паваротти, Доминго – я выбираю для себя то, что лично для меня предпочтительнее у каждого из них.

- То есть, это вещи субъективные?

- Нет, есть индивидуальные предпочтения, а есть объективные вещи. Особенно у Доминго – он спел, по-моему, вообще все, что только можно спеть, но что-то в его репертуаре ценно тем, что «и это спел Доминго». А, например, какая-нибудь ария может быть совершенно волшебной и как будто специально написанной для Паваротти. И как бы ни пел Доминго – а поет он всегда замечательно – все равно Паваротти будет лучше.

- Существуют различные вокальные школы. Как вы к ним относитесь?

- Не могу похвастаться большой компетентностью в этом вопросе. Я знаю одно: каждый человек индивидуален, и, аналогично, каждый певец также индивидуален. Да, действительно, есть различные школы, в этих школах есть разные направления, связанные с именами значительных личностей – певцов и педагогов. Но всякий человек все равно такой один, поскольку становление голоса – это процесс психофизический и, в первую очередь, физиологический. Есть адепты разных школ – кому-то лучше одно, кому-то другое. Беда в том, что очень многие одаренные люди не только не доходят до совершенства, но случаются даже трагические вещи, когда человек не может продолжать работать из-за неправильной подготовки. Все это очень сложно, и состоявшийся певец – это уже чудо. Путь к этой профессии – очень трудный, очень тяжелый. Он заставляет от многого отказываться, он обязывает к определенной аскетике, в том числе, и в бытовой сфере жизни. У певцов особая организация жизни. Я не говорю сейчас о нашей эстраде – там все иначе, там совершенно другие задачи, и говорить, собственно, о вокале там не приходится.

- В то же время на современной эстраде присутствует т.н. «золотой голос России» – Николай Басков…

- Если честно, я уже очень устал говорить на эту тему. Дело ведь в том, что Николай Викторович все-таки прилично обученный певец, обладающий хорошими голосовыми данными. Другое дело, что он поет то, что петь вообще нельзя, и не только оперному певцу, но и любому всерьез воспринимающему себя исполнителю – но это другой разговор. Материал, безусловно, на профессию и на природу будет оказывать влияние, но это его история, пусть он с ней и разбирается. Я, во всяком случае, желаю ему всего хорошего, как и всякому исполнителю, поскольку хорошо знаю, что судьба человека поющего – это постоянный труд и постоянная боязнь за голос. А тенора – у басов-то другая история, им полегче в этом плане – они обязаны думать об этом постоянно. Есть очень много вещей, которые могут нанести голосу ущерб и иногда непоправимый. Ты живешь в некотором роде по монастырскому уставу. Один журналист в 1991 году, когда еще о нынешнем «золотом голосе» России никто вообще ничего не знал, в хвалебной рецензии после моего концерта написал: «Погудин никогда не войдет в состав золотых голосов, но уже навсегда стал серебряным голосом». Меня эта фраза тогда восхитила. А дальше тот журналист описывает почему – он описывает качество тембра, качество исполнения и качество мысли. Это, на мой взгляд, очень-очень хорошее определение «серебряного голоса». Потом к этому прибавили «России», а потом меня стали именно так представлять на афишах. Первое время я сопротивлялся, поскольку тогда я был довольно молодым человеком, и этот штамп меня раздражал, но потом смирился. А теперь рад, что такая формулировка есть на афишах, потому что это, полагаю, точное определение – точное определение жанра, художественного принципа, пути, идеала, поэтому мне это и дорого. И это к тому же очень красиво, а я вообще всегда стараюсь исполнять только то, что красиво. «Красиво» для меня – одно из главных качеств в художественной работе. А насчет «золотых голосов» – их ведь всегда было очень много. Я часто говорю, что после Карузо – которого называли «золотым голосом» по сути его дарования, по сути звучания – остальные воспринимаются довольно странно.

- По вашим выступлениям складывается ощущение, что вы человек очень романтичный, очень такой лирический – ваше исполнение это предполагает. Каково человеку, исполнителю романсов, жить в XXI веке, который к романтизму не располагает?

- Ну, вообще, лирический и романтический – это разные вещи. XXI век часто очень романтичен, но мрачно романтичен. Посмотрите голливудские фильмы – я не говорю сейчас о комедиях – это тоска по романтизму, тоска по тому, что все опошлено. Это все духовные запросы, по крайней мере, философские – попытка вырваться за пределы этого кошмарного и страшного общества потребления, для которого пошлость – нормальное состояние. Поэтому романтическое настроение в наше время очень серьезно развито. Оно может выражаться и совершенно страшными вещами. Тот же терроризм – это страшно, но это одно из проявлений романтизма – если, конечно, человек, в нем участвующий, честен и не зарабатывает на этом деньги. Террористы – это романтики, одураченные или опьяненные какой-то безумной идеей, которые ради нее готовы жертвовать собой и другими. И взять даже русскую революцию 1917-го года. Ведь на самом деле все те ужасы, которые там происходили, – их делали люди, которые за 5 лет до этого писали стихи серебряного века. И это тоже было проявлением романтизма. Другое дело – лирика. Лирика, конечно, требует определенной внутренней мягкости и нежности. Вот эта нежность в XXI столетии находится под угрозой. Причина в том, что в последние два десятилетия у человека нет времени оставаться невинным: он из ребенка моментально превращается в человека искушенного, а часто вообще прожженного. Ему с младенчества показывают все, что только можно показать. Его уже в школе определенным образом воспитывают: ему бы еще ощутить эти акварельные краски рассвета, не то, что первой любви, первого взгляда на любимую девушку, а ему уже рассказывают, для чего все это существует. Поэтому нежность в наше время под угрозой, хоть в Красную книгу заноси. Соответственно и лиричность тоже.

- Прежде чем что-то отдать на сцене, нужно что-то получить из внешнего мира, заполнить себя. Что из этого внешнего мира вас заполняет?

- Это непрерывный процесс. Другое дело, когда ты готовишься к чему-то конкретному – это особенно характерно для актеров, когда ты выходишь в задуманном образе, и там ты готовишься к определенным эмоциям. А я всегда выхожу работать от первого лица, от себя: я говорю о том, что волнует лично меня, и, соответственно, процесс заполнения в данном случае непрерывен. Я думаю, что, на самом деле, и за лирическое, и за романтическое необходимо бороться – под угрозой и то, и другое. Бороться одним способом: надо сражаться за любовь и правду, и тогда и лирическое, и романтическое останется живым. Еще за чистоту, но чистота – это составляющая любви и правды. Я говорю очень простые вещи, о них уже писали гениальные и замечательные люди – достаточно открыть русскую литературу XIX века, там через страницу вы найдете ответы на все вопросы. А чтобы люди вернулись к книгам – им надо сначала выключить на неделю телевизор и очистить свое сердце.

Илья Шульц, журналист
20.10.2009

http://ilya-schultz.livejournal.com/28565.html

Выложила Елена Федорова 21.10.09 в разделе «Объявления в связи с концертами».