Об этом интервью не было известно заранее и поэтому оно, к сожалению, начинается не с начала… Минут 8 Олег уже был в эфире

15.04.07 Радио России

Олег: Жанр любовной песни вдруг становится (смеется) жанром протестным и боевым фактически. А сейчас, в нынешнюю эпоху, опять-таки, может быть, помимо своей воли, объективно, романс тоже становится искусством протестным, потому что для того, чтобы романс звучал по-настоящему, для того, чтобы он оставался искусством, и, в конечном итоге, для того, чтобы он был интересен людям думающим, чувствующим, он – опять-таки, объективно – не включается в область нынешней психологии, нынешней идеологии, потому что вообще любовь – она предполагает, в первую очередь, самоотдачу, жертвенность. А жертвенность для психологии потребителя – это вообще самая страшная вещь: она просто эту психологию разрушает, уничтожает. И вот – поразительная вещь: это, знаете, как если представить себе… ну, не знаю… изящно образованного, утонченного, не очень, может быть, такого вот воинственного по характеру человека, которому приходится держать в руках оружие, защищать что-то самое дорогое и святое. Извините за вот такой, может быть, немножко резкий тон, но (смеется) название обязывает: «Времена и нравы».

Ведущая: Да, но в таком случае получается тогда, что, говоря о тех людях, которые услаждают себя и физически, и духовно, мы тут же встаем на очень опасный путь на самом деле, потому что – где же та грань тогда проходит, между, допустим, получением удовольствия от прослушивания романса и получением удовольствия от прослушивания какой-нибудь попсовой песни? Одни и те же чувства, которые рождаются, одинаковы: я получаю удовольствие не от материального, а от духовного. Да, от духовного сомнительного, но, тем не менее…

Олег: Вот сразу же делаю редакцию: в нынешней популярной эстрадной песне слово «попса» – правда, до сих пор мне трудно его произносить, потому что в нем есть уже оттенок, кстати, очень четко определяющий сам жанр. Это слово проговаривать неприятно. В этом есть что-то… что-то нечистое, причем, в совершенно физическом смысле – я не говорю о каких-то там… никакой мистики в этом нет. Неприятно. И удовольствие, вот, которое человек получает – если он получает удовольствие от песни именно – я подчеркиваю: не от зрелища, не от шоу, которое он наблюдает, а от песни… Ну, мне кажется, что человек находится в довольно опасном положении – с точки зрения вообще получения душевных удовольствий. Духовные сразу отстраняю здесь, потому что говорить о каком-то духовном переживании при прослушивании попсовых песен мне кажется просто нелепым: духовности там нет близко. Мало того, по сути, попса воюет с духовностью. Воюет яростно и, чтобы там ни говорили, как бы там… даже, может быть, там, дела – так или иначе – добрые ни делали, но сама работа на сцене… «Творчество» опять-таки не говорю – творческого там тоже почти ничего нет, хотя работа там очень серьезная и тяжелая. Даже подчас там есть люди, которые вот эти все шоу демонстрируют на больших площадках, – они выкладываются, они недаром как бы, наверное, едят свой хлеб, но все-таки это развлечение на уровне поедания более менее приличных гастрономических каких-то там произведений, но удовольствие, которое ниже – простите, пожалуйста – диафрагмы, а иногда и ниже пояса. Поэтому о духовном я говорить там просто не могу. И другое дело, что романс – очень жанр опасный из-за того, что он очень тонкий. Если человек подходит к нему с неумытыми мыслями, если у человека чувства не воспитаны, если артист выносит себя, демонстрирует и свою малую культурность – романс мстит за это жестоко. Он сам становится… как сказать… ну, сам не то, что пошлым, он становится фальшивым. А вот артист – он предстает в полной вот такой неприкрытой пошлости, его глупости, необразованности, невоспитанности. Причем, можно спрятаться за вокальное мастерство или данные, допустим, в опере. Вполне. Опера – очень условная… Вообще, ну, любой театр – это условность, но опера – это масштабная условность. Но за прекрасным пением – физиологически прекрасным, за костюмами, за декорациями можно спрятать убожество внутреннего уклада артиста, или вообще отсутствие внутреннего содержания. В романсе невозможно: он, первое – короткий и, второе – он обнажает сердце. И если в сердце пусто или если в сердце гадость, то романс это открывает (смеется) совершенно безжалостно. Поэтому разница здесь все-таки есть очень серьезная. Другое дело… ну, вот, если мы говорим об удовольствиях: (медленнее) любое искусство – оно все-таки предполагает, что человек будет испытывать… надеемся, эстетическое удовольствие… удовлетворение удовольствия – это необходимо. Но вопрос в том – что главное? А если главным остается духовное, идеальное – если хотите, в таком, более бытовом, изложении. То есть, если главным остается идея – то и хорошо, и слава Богу. Если главным становится получение даже душевных удовольствий – очень быстро начинается профанация. Очень быстро становится скучно, очень быстро приедается, если хотите… вот опять, говоря вот таким языком физиологическим. И это мы, кстати, очень всерьез наблюдаем. Вот, кстати, по оперным спектаклям можно очень точно видеть все. Споры идут про то, как надо модернизировать оперу, и делаются немыслимые, иногда оскорбительные совершенно, постановки прекрасных произведений. Я много наблюдал в последнее время модернизированных оперных спектаклей, и от всего ощущение какой-то страшной глупости и творческой импотенции. Это тоже черта нашего времени… очень горькая. Человек боится глубокого, человек боится дотронуться до больных мест. А искусство на самом деле настоящее – оно предполагает, предполагает широкую амплитуду чувств. Предполагает размах эмоциональный и, в том числе, этический. Необходимо человеку – необходимо оценивать нравственно и свою жизнь, и то, что его окружает. А искусство для того и существует во многом, чтобы человек мог со стороны посмотреть на то, что же с ним происходит. Но человек существо такое, как и, в общем, мы с вами – про себя уж говорю точно совершенно, достаточно ленивое. Ему хочется, чтобы все было мягко, мило, комфортно. Но не бывает так. Человек становится недостоин своего собственного звания, если он – существо такое мягкое, комфортное и ленивое.

Ведущая: Хорошо. В таком случае, буквально через несколько минут, мы с Вами обязательно продолжим этот разговор, и мне хотелось бы уточнить кое-какие страницы Вашей биографии, в том числе, и для наших слушателей. Но для того, чтобы не быть голословными и преподать еще один урок сердечной чувствительности…

Олег (со смехом перебивает): Только не урок, я Вас прошу! (смеется) Преподавать урок – это занятие педагогов, я, кстати, педагогикой занимаюсь сейчас. Артист… артист – это, все-таки, не учитель, не ментор, не проповедник. Артист – главное, все-таки… все-таки тот, кто обращается к сердцу, тот, кто будит чувства и эмоции – в первую очередь. Ну, просто – давайте споем… ( смеется)

Ведущая: Хорошо. Это Вы как педагог говорите?

Олег (смеется так заразительно…): Нет, это я сейчас как артист говорю.

«Очаровательные глазки очаровали вы меня…»

«Я Вас люблю, хоть я бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный…»

Ведущая: В завершение этого часа с нами Заслуженный артист России певец Олег Погудин.
Олег, скажите, а почему вот несколько минут назад, в первой части нашего разговора, Вы так скептически высказались по поводу профессии актерской? Ведь…

Олег (с удивлением): Скептически?

Ведущая: Ну, да. Прозвучало такое, знаете ли, несколько…

Олег: Это, может быть, только интонация, на самом деле, потому что я как раз абсолютно не скептически отношусь к своей собственной профессии (смеется).

Ведущая: Вот об этом я и хотела спросить: что здесь в первую очередь играет? То, что у Вас актерское прошлое, и, знаете, как обычно бывает, если человек от чего-то в какой-то степени отказывается: он на это смотрит уже с другой колокольни, нежели тот, кто не имел к профессии никакого отношения.

Олег: Ну, безусловно, точка зрения разная: профессионала и непрофессионала. У меня же никакого скепсиса по отношению к профессии актерской нет. Это профессия трудная. Хлеб этот тяжелый. И профессия эта, действительно, существует, что бы кто ни говорил. Просто сейчас работаем со студентами над пьесой «Без вины виноватые» Островского, и там как раз, когда Незнамов впервые встречается с Кручининой, он говорит: «Я Ваш собрат по искусству или, лучше сказать, – по ремеслу. А, кстати, как Вам кажется – по искусству или по ремеслу?» На что Кручинина отвечает: «Это зависит от точки зрения. Как Вам угодно». А Незнамов отвечает: «Вам угодно считать… быть может, Вам угодно считать свою профессию искусством? Мы Вам того запретить не можем. Я же считаю ее ремеслом – и ремеслом довольно низкого сорта».
Вот Вам два актера, причем, у Островского, который с бесконечной любовью к актерам написал эту пьесу, и тот, и другая – замечательные артисты. Один – потенциально очень хороший артист, другая – уже заслуженная и давно великая актриса.Говорю об этом так долго потому, что актерская профессия – она одна из самых в этом смысле трагичных. Потому что для людей, не знающих, что это такое, все кажется очень просто. А что такого? Он вышел на сцену и сказал слова – и что? Сколько раз я в своей жизни слышал:
- Так ты там два часа на сцене попел песни – ты удовольствие получил! Что ты там устал, что ли? Работал?
Причем обижаться бесполезно, или как сказать?.. Доказывать какую-то иную позицию бесполезно, потому что человек просто не зна-ет, насколько это мучительно тяжело. Насколько это ответственно, насколько… очень тонкая грань, и, кстати, любой талантливый артист ее понимает: что просто выйти на сцену и читать текст – без-нрав-ствен-но. Опять о нравах говорю.