| Светлана_Римшевич | Дата: Суббота, 08.02.2014, 23:15 | Сообщение # 1 |
|
Группа: Постоянные участники
Сообщений: 203
Статус: Offline
| Американский еженедельник "Теленеделя" ( "TV Guide" ) Опубликовано 8 февраля 2014 года Автор: Сергей АРИНКИН Романс жизни Олега Погудина Фото Марины Каламарас
Самым ярким событием текущего концертного сезона «русской Америки» стали гастроли Олега Погудина. «Серебряный голос России» околдовал американских слушателей любимыми и душевными песнями. В лучших традициях исполнения классического и городского романса. Произошёл катарсис…
Предлагаем вашему вниманию эксклюзивное интервью с артистом, данное корреспонденту «Теленедели» перед отъездом в Россию.
– Подходят к концу Ваши гастроли по Северной Америке. Как Вам американские зрители, как приём?
– Приём фантастический. Честно говоря, мне даже трудно сказать что-то изящное или оригинальное относительно того, что было. Приём восторженный, и это удивительно – удивительно, потому что, хотя аудитория – соотечественники, но то, что так знают и главное, так любят, – это было удивительно. Это огромная радость. Именно этот градус приёма – совершенно неожиданный бонус ко всему остальному.
– В конце 80-х Вы стажировались в Америке. Изменилась ли Америка за это время?
– Изменился мир, конечно. Даже больше изменился наш восточный мир – я имею в виду Европу, но больше – то географическое пространство, которое раньше называлось Советским Союзом, а ещё до того – Российской империей. Родина изменилась очень сильно, поэтому, соответственно, и взгляд на Соединённые Штаты тоже отредактирован изменениями у нас.
– Может быть, конкретные примеры?
–Я не могу сейчас говорить о всей Америке – 23 года назад я был в Новой Англии, в частности, в Коннектикуте, Массачусетсе. Нью-Йорк, безусловно, грандиозен, и это, наверное, самое мощное ощущение. Но если двадцать с лишним лет назад я воспринимал его как другую планету, как что-то нереальное, фантастическое и манящее, то сейчас я к нему отношусь проще и рациональнее: я его уважаю, я от чего-то в восхищении – но в моём уже среднем возрасте не могу сказать, что хотел бы жить в этом городе, хотя двадцать лет назад определённо сказал бы «да».
– Почему выбор пал на романс, когда Вы решили заниматься певческой карьерой?
– Не выбор пал на романс – это, скорее, романс меня присвоил себе.
– Каким образом?
– Очень простым: через исполнителей, которые великолепно пели романсы. Я могу назвать два имени: Анна Герман (это было первое включение, я помню ещё ребёнком, как она пела романс «Гори, гори, моя звезда» – это совершенно меня поразило) и Валерий Агафонов (любителям романса это имя скажет очень многое). Я действительно в силу своей психофизики, в силу своего и физического, и душевного устройства пригоден для этого жанра. Может быть, пригоднее многих других. Поэтому это такое счастливое совпадение, такая, знаете, взаимная любовь жанра и исполнителя. Поэтому это совершенно естественная вещь. Кроме того, романсовый язык мне близок, я говорю на нём свободно, это мой родной язык. Это не значит, что на улице я общаюсь языком русского романса, но вся эта лексика, все эти понятия, весь образный ряд, всё это – моё.
– Какой из романсов, по Вашему мнению, может наиболее чётко отразить Ваш характер, внутренний мир?
– Не один, а всё-таки несколько. Есть, допустим, «Гори, гори, моя звезда» – романс, который однозначно абсолютно точно меня отражает, но он всё-таки достаточно философский, даже почти трагический. Он не столько печальный, сколько трагический. Но тем не менее, так, может быть, я воспринимаю жизнь, так я мыслю о жизни – но это не значит, что я всё время задумываюсь о чём-то глобально-финальном – совсем нет. Романс больше соответствует мне как жанр. Я сам – человек достаточно порывистый, я бы даже сказал, резкий, иногда суетливый, то есть какие-то романсы в этом смысле больше совпадают со мной по ритму. Есть, допустим, цыганский романс, который не точно соответствует моему разговорному языку и моему образу мыслей, но абсолютно точно соответствует по темпераменту.
– Вы считаете себя темпераментным человеком, раз Вам нравится цыганский романс?
– Я – темпераментный человек, так оно и есть на самом деле. В принципе нет человека без темперамента – есть разные темпераменты. Мой – такой достаточно взрывной.
Есть романсы Чайковского, Римского-Корсакова, Рахманинова, которые я исполняю редко, но тем не менее, это та музыка, которая представляла бы моё идеальное восприятие жизни.
– В одном из интервью Вы сказали: «В бардовской песне важен текст и не особенно важно, как человек поёт, а в случае с романсами важно именно КАК, то есть нужно по-настоящему и красиво петь. Настоящее пение – изнурительная работа». В связи с этим вопрос: то есть правильное звукоизвлечение важнее персоналии?
– Петь – вовсе не означает только правильное звукоизвлечение. Правильное звукоизвлечение – это на самом деле некоторая страховка, техника, которая позволяет тебе существовать правильнее и существовать в профессии дольше. Но как? – это чаще всего вопрос выразительности и, соответственно, в романсе мелодия – это всё-таки… душа. Трудно выразить: вот в английском есть чёткое разделение «mind» и «heart» – в русском сложнее сказать: душа – это ум или сердце. Ну да, есть ум и сердце, есть слова и есть мелодия. И хотя трудно определённо сказать, где в городском романсе большая эмоциональная составляющая, я всё-таки отдаю предпочтение мелодии. Она, как правило, красива, и если романс исполнять проникновенно, как нередко поют драматические артисты, но при этом ещё и петь адекватно музыкальному материалу, то и происходит достижение абсолюта.
– В другом интервью Вы ответили: «Мне часто указывают, что моя аудитория – пожилые люди. Это не так. Конечно, если бы, как в моё время, молодёжь могла бы каждый день по телевизору слушать хорошую музыку, её на моих концертах было бы в разы больше». Что, по-Вашему, означает «хорошая музыка»?
– Я думаю, что меня неточно интерпретировали, потому что я мог сказать «хорошую песню». «Хорошую музыку» – это, конечно, слишком обще. Под «хорошую музыку» попадают самые разные жанры, в том числе и рок-н-ролл, и какие-то серьёзные эстрадные достижения (сразу исключаю нашу «попсу» из этого круга). Я имею в виду «хорошую песню». А если ещё точнее размышлять на эту тему, то «хорошо спетую песню», потому что, например, были какие-то совершенно посредственные поделки в советское время, которые великие исполнители, как Анна Герман, Валентина Толкунова, Муслим Магомаев, доводили действительно до уровня шедевров. Вот этого было в избытке, и, соответственно, люди, в том числе молодые, были более привыкшими к хорошей песне. Собственно говоря, если говорить о моём поколении, если мы вспоминаем «Beatles» и ту эпоху, – всё-таки это ещё были люди поющие. Та же великая в своём жанре группа «ABBA», которая, понятно, относится к поп-музыке – но какой певческий уровень!
– Кстати, Вы сейчас сказали «Beatles», и я вспомнил Ваш ответ по поводу рок-музыки (может, Вас опять неправильно интерпретировали): «Но рок – это всегда разрушение, а мне хочется созидания. Я уважаю этого соперника и даже в каком-то смысле боюсь его, как боятся смерти». С чем связано это высказывание и что Вы думаете о роке?
– В данном случае это чётко вырванная из контекста фраза. Да, я так сказал, но там были долгие размышления, очень несуетные и неторопливые, о песне вообще. Разрушение – в смысле деструкция. Рок (по крайней мере, того периода, а это было интервью ранних 90-х годов), особенно русский рок – это протест. Причём протест такого рода, что «весь мир насилья мы разрушим до основанья», а что будет дальше – неважно. Главное – разнести все эти стены, которые сдерживают, даже если на них держится крыша. Это я и имел в виду, когда мы беседовали, почему я и привёл такое сравнение – «как боюсь смерти»: в смысле, тотального, окончательного разрушения. Я по природе своей не такой – я, наоборот, «собиратель», я даже пытаюсь склеить обломки, если, конечно, они достойны какого-то продолжения в будущем. А уж, простите меня, пожалуйста, рассуждать по поводу рока глобально я не берусь – я, собственно говоря, даже не имею на это права. У меня другая область деятельности.
– На Вашей странице в «Википедии» говорится: «Сам Погудин называет себя представителем эстрадного жанра, который старается выступать на академическом уровне. Эстетически свои творческие идеалы связывает с XIX столетием». Почему именно с XIX столетием и XIX столетием где – в России?
– Конечно, в России, но отчасти и в Европе. Это тот период посленаполеоновского времени, очень условно говоря. Я нисколько не поклонник Французской революции, но призыв «свобода, равенство и братство» для меня совершенно естественный. Я не поклонник агрессии, оккупации страны страной, но наполеоновская эпоха создала определённый поведенческий кодекс, основанный на таких понятиях, как честь и достоинство, личная ответственность, наконец - свобода, уничтожение рабства, но не истребление благородства.
– Так что же Вам близко эстетически?
– Всё тот же XIX век. Переход от эпохи Достоевского-Толстого к Серебряному веку, но не сам Серебряный век. Всё-таки скорее в плане слова, в плане мысли – это Пушкин, Лермонтов и, безусловно, Достоевский. Что касается Серебряного века, то как костюм или как украшение, то есть как дорогие запонки, или булавка для галстука, или фрак определённого покроя – но не содержание. Содержание за той формой как раз часто было не очень глубокое, иногда просто трагически ошибочное, которое, собственно говоря, и привело к кровавым потрясениям ХХ столетия – начала, по крайней мере. Но по форме очень красиво, и форму эту я использую с удовольствием, когда она мне нужна.
– Есть любимые поэты Серебряного века?
– Я до сих пор могу восторгаться стихами Гумилёва, хотя, допустим, там нет претензий (даже не то что претензий, а оснований) искать ту философию, которую мы найдём у Пушкина или у Лермонтова. Гумилёв, Блок, Цветаева – для меня эстетически притягательны, но мой язык Серебряного века – это скорее Ахматова.
– В Интернете много комментариев по поводу Ваших поклонниц. Они следуют за Вами, слушают Ваши программы… Как Вы думаете, с чем связана такая преданность?
– Можно не комментировать? Хотя я постараюсь ответить на вопрос. Всякий артист обязан ценить любовь публики, потому что, собственно говоря, мы существуем в профессии ради публики.
– Я немного о другом. Может быть, Ваш тембр голоса таким волшебным образом действует на милых дам. Теноров всегда любили очень особенно.
– Не только теноров любят – кто-то любит баритонов, кто-то басов… Высокий по тембру мужской голос часто действует на женщин завораживающе – так же, как низкий женский голос на мужчин. Но я думаю, было бы очень примитивно и даже нелепо говорить здесь о физиологии. Если бы я был менее серьёзен и если бы мне позволяли обстоятельства, я тоже ездил бы за некоторыми исполнителями и исполнительницами в разные города и страны. Но поскольку я сам на сцене, я не езжу часто за другими, хотя на выступления каких-то певцов я могу купить билет в Париж, или в Берлин, или в Венскую Оперу – специально, чтобы приехать и послушать.
Что же касается поклонниц, которые едут за нами на другой край света (буквально как сейчас в Америку), то это на самом деле бесценно, потому что ты понимаешь, что есть мощная поддержка, и с нею ощущение защищённости, что для вокалиста очень важно – ведь его профессия предполагает колоссальные нагрузки и, к сожалению, сильную зависимость от недомогания или переутомления… Поэтому я бесконечно признателен нашим поклонницам, которые за нами путешествуют.
– В Сети после каждого концерта выкладывают список исполненных Вами песен. По наблюдению тех же поклонниц, в Вашем репертуаре в последнее время больше появляется зарубежных песен. С чем это связано? Вам интереснее петь на других языках или по-русски Вы уже всё спели?
– Прежде всего, мне интересен новый репертуар. Не то чтобы я всё спел по-русски, но из того, что положено мне спеть, я спел почти всё. Это не значит, что от этого нужно отказываться или забывать, потому что те песни, которые я пою по-русски, можно петь годами, десятилетиями, столетиями – что уже и происходит, и всегда в них открывается что-то новое и прекрасное. Но мне интересно пробовать что-то ещё и ещё. Кроме того, и я об этом уже неоднократно говорил, в силу ли рождения или того, что я вырос в Петербурге, а может быть, в силу других причин, я очень привязан к Европе и очень её люблю. Я её люблю не только в смысле городов, зданий, ресторанов, музеев и так далее – но и в смысле языка. Европейские языки меня пленяют. Мне интересно в них разбираться, мне интересно их присваивать, мне интересно на них общаться и очень интересно на них петь.
– Кстати, о Петербурге. Валерия Ильинична Новодворская в своём эссе о Бродском окрестила Петербург «мечтой о Несбывшейся Европе» для России. Вы согласны с ней?
– Отчасти. Хотя, наверное, это образ, который мне достаточно близок (мечта о Несбывшейся Европе), но я думаю, что всё-таки ещё рано ставить точку. В самом деле, в конце 90-х годов Питер опять сыграл в судьбе России колоссальную роль альтернативы бесформенному существованию. Может быть, и дальше будет что-то. Петербург – не только как физическое место, как географический феномен, но как феномен культурный, который уже ничем не истребить, слава Богу – ни разрушением центра и строительством новых зданий, ни сменой населения в городе. Навсегда останется Петербург Пушкина, Петербург Достоевского, Блока, Ахматовой, Бродского… Он останется. Он зафиксирован в том виде, который невозможно уничтожить. Это всё – Петербург. Это его язык. Это его история, его душа. Поэтому давайте будем надеяться, что это не фатальное определение – «несбывшаяся мечта о Европе».
– Я хочу задать Вам вопрос о Русской Православной Церкви. Вы – человек верующий. Наверняка Вы чувствуете и можете отследить в новостях, что уже давно развернулась дискуссия по поводу РПЦ о том, что церковь не должна быть такой, что священники очень многое себе позволяют…
– Собственно, претензии к Церкви предъявляются чаще всего по причине активного участия в общественной деятельности, часто, увы, нелепого для Церкви. Думаю, Церковь должна изменять мир свидетельством о Любви, а вовсе не проникновением в административные структуры и уж тем более не призывом к запрещению чего-то или к гонению кого-то в социальном, то есть мирском плане. Это может стать колоссальной ошибкой, тем более в наше время. Иной разговор о временах Византийской или даже Российской империи, когда Церковь была одним из институтов государственного устройства. Но не сейчас, когда люди страдают от неверия, разобщённости, жестокости и отсутствия любви, а гражданская власть чаще всего крайне далека от духовного восприятия мира. А единственное неоспоримое право Церкви – свидетельство о Любви Божией к человеку, свидетельство о Любви Божией к миру, свидетельство о той Любви, которая преображает и мир, и человека, и делает его в конечном итоге богоподобным и бессмертным. То есть, по моему глубокому убеждению, поход священства во власть – это ошибка, а свидетельство о спасении – обязанность, и хотелось бы, чтобы именно об этом более всего Церковь беспокоилась. Тем более крайне опасно потакать проявлениям ненависти, призывам кого-то наказать, наконец, пытаться активно участвовать в политических процессах, устанавливать политические, а не духовные границы для каких-то поступков и действовать принуждением, а не любовью. Сейчас и в церковной полемике любят обращаться к великим соотечественникам, так давайте вспомним:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
В силу нашего советского прошлого это стихотворение редко цитируется до конца (точнее, цитируется, но помнят его так немногие). А дальше: «Веленью Бoжию, о муза, будь послушна». Говорить о Церкви языком пусть даже гениального поэта в некотором роде – профанация, но в данном случае это абсолютно совпадает с моими мыслями. И в Евангелии сказано: "Научитесь, что значит: Милости хочу, а не жертвы" – вот что нужно сейчас почаще вспоминать, потому что Бог есть Любовь, и в этом единственное преимущество христианской веры перед другими. Нет ни в какой другой вере такого свидетельства – но это и ответственность колоссальнейшая!
Заканчивая эту тему: церковь многое пережила, и ошибки случаются у всех и во все времена, но хорошо бы успеть осознать свои ошибки до того, как случатся какие-то трагические вещи, которые невозможно будет исправить. Церковь, верю, преодолеет любые беды, и в своём свидетельстве о Любви Божией она всегда будет права.
– Какую музыку Вы слушаете?
– Я слушаю ту музыку, от которой могу получить эстетическое удовольствие и одновременно тренироваться. Мне нравится опера. Можно и кофе насладиться под оперную музыку, и вспомнить вокальную технику, а можно победить суету и вознестись над обыденностью. Я стараюсь часто слушать хороших певцов. И в общем у меня совершенно стандартные пристрастия: от Вивальди, барочной музыки, Моцарта, Баха, всех великих классиков до хорошей музыки наших дней.
– А из русских?
– Из русских более всего Чайковский. Я нечасто в быту слушаю музыку, которая требует какой-то напряжённой внутренней работы (например, Шостакович или Мусоргский), наверное, есть сильное стремление получать от музыки удовольствие; и всё-таки, спрашивать у профессионально работающего в музыке человека, какую он любит музыку, – это…
– Это же интереснее всего! Вы считаете себя счастливым человеком?
– Мне нередко задавали подобный вопрос, и я вынужден снова требовать конкретизации. Вы ведь меня настроили на религиозный лад и на разговор в таких рамках. Хотя на самом деле моя суть, я этого никогда не скрывал, не скрываю и скрывать, надеюсь, не буду, что я – человек религиозный.
– Не верующий, а именно религиозный?
– Это почти одно и то же, но верующий – это несколько вообще (человек может верить во что угодно, даже если мы говорим «верующий» в каком-то конкретном контексте), а религиозный – тот, кто ищет общения с Богом, это иное, более активное существование. Так вот, как человек религиозный, я понимаю, что в рамках существования в этом мире абсолютно счастливым быть нельзя. Но в целом я могу свидетельствовать о том, что жизнь прекрасна. О том, что люди по предназначению прекрасны и достойны любви. О том, что любовь нередко торжествует в нынешнем совершенно сумасшедшем мире. О том, что есть ради чего жить и есть возможность любить, есть возможность радоваться совсем простым вещам и очень сложным. Есть возможность творчества. Есть возможность свидетельства о правде. Есть масса замечательных вещей, которые делают жизнь прекрасной и тебя счастливым. Вот в этом смысле я счастливый человек, хоть это и не значит, что в моей жизни совсем нет печали.
По словам организатора гастролей, импресарио Льва Трахтенберга, осенью 2014 года состоится новый концертный тур Олега Погудина по городам Северной Америки.
Сергей Аринкин
Специально для «Теленедели»
Сообщение отредактировал Светлана_Римшевич - Воскресенье, 09.02.2014, 02:09 |
| |
| |
