Каждый романс для него – встреча с любовью, надеждой и радостью вечной. Он убежден, что хорошо петь романсы может лишь тот, кто на «ты» с русской классикой. У него есть множество наград и медалей, но ценнее всего для Олега Погудина – признание зрителей.

18 февраля Олег Погудин выступит в Концертном доме в Йыхви, а 20 февраля споет русские романсы в Таллинне, в зале «Эстония». Какие именно – останется тайной до самого выступления, так как конкретную программу Погудин составляет непосредственно перед концертом: «Всё зависит от обстоятельств текущего дня. От новостей, от погоды, от настроения...»

Соловей любви в нездоровом мире

– С чего началось ваше увлечение романсами? Вряд ли вы пели их в детском хоре Ленинградского радио и телевидения, где началась ваша карьера...

– «Началась карьера» – это сильно сказано для детского хора (смеется). На деле у нас в репертуаре были и народные песни, и романсы, и даже какая-то западная музыка. Вообще, романсовой интонацией пронизаны все советские песни, как хорошие, так и не очень. Что до меня, я увлекся романсом спонтанно, когда услышал, как поет Валерий Агафонов. Но что-то было и до этого, скажем, романс «Гори, гори, моя звезда» я пою с самого детства.

– В юности вас, если верить Интернету, называли «питерским Робертино Лоретти». Как мы знаем, Лоретти был очень популярен, пока у него не начал ломаться голос, и хотя потом он вернулся на большую сцену, в оперу, но прежних высот не достиг. Вы в юности не боялись того, что с вами случится то же самое?

– Начну с того, что в СССР меня так, конечно, никто не звал. Это правда, что ко мне хорошо относились, и, судя по записям, которые сохранились до сего времени, я действительно хорошо пел для ребенка. Были и восторженные отклики: помню, мы были на гастролях в Германии, и журналист немецкой газеты назвал меня «петербургский соловей». Но проводить параллели с Лоретти вряд ли корректно: он стал популярным певцом в капиталистической стране и зарабатывал большие деньги, а у меня, когда я был ребенком, этого и в мыслях не было. Что до голоса – конечно, я боялся ломки, но у меня, слава богу, адаптация прошла спокойно.

– Если вернуться к романсам: как вы думаете, в чем причина их популярности? Нет ли тут эскапизма? Исполняемые вами песни были написаны в эпоху, которая ушла безвозвратно, но все еще притягательна – и притягательна именно тем, что это прошлое, которое можно идеализировать...

– Мне кажется, этот жанр обречен на популярность совсем по иной причине: он красив. Красивые мелодии, красивые тексты. Кроме того, это жанр искренний, сердечный, а сейчас мы видим вопиющий дефицит искренности.

– Как по-вашему, почему возник этот дефицит? На официальном сайте цитируются ваши слова: «В русской поэзии прошлого века такие глубины и горизонты – ничего лучше мы до сих пор не придумали, и не знаю, сможем ли...»

– Это не только для России характерно, тут можно говорить о всемирном упадке. Мир становится все более рациональным, искусство высушивается, чему хороший пример – пресловутая «цифра»: у нас все сейчас переходит «на цифру». Живые потоки эмоций подавляются, душевность скорее препятствует достижению успеха в современном мире, нежели способствует ему. Проблема в том, что человек без живых эмоций не может и постоянно к ним стремится. По-моему, мир сейчас серьезно нездоров – я имею в виду, душевно. При этом ему хочется быть здоровым, потому люди так или иначе будут тянуться к душевному искусству. К сожалению, сейчас я наблюдаю некоторое одичание, потерю эмоциональной воспитанности. Воспитанность разума имеет место, а о чувствах никто особенно не задумывается. Может, дальше все будет иначе, не знаю...

Не закрывать ни одну из дверей

– Среди авторов, песни которых вы исполняете, выделяются два имени – Александр Вертинский и Булат Окуджава, так, вашей дипломной работой в институте был моноспектакль с песнями из репертуара Вертинского, а песням Окуджавы вы посвятили отдельный концерт. Это очень разные люди, разные эпохи и традиции. В чем они для вас сходятся?

– Эпохи все-таки не очень разные – Вертинский ушел в 1957 году, а Окуджава родился в 1924-м, они были современники. Сходятся они в жанре – и тот и другой сочиняли и исполняли лирические песни. И с романсом оба пересекаются очень серьезно. Да, взгляд разный, и подход... нет, подход у них был достаточно схожий. А язык – ну просто очень схожий. Мне они кажутся очень близкими людьми. Хотя у меня «Песни Вертинского» и «Песни Окуджавы» – это две разные программы. В основном я пою романсы и лирические песни, и Окуджава с Вертинским могут быть включены в этот поток, а могут быть отделены от него. Тут все зависит от взгляда артиста.

– Вы стремитесь к аутентичности звучания, чтобы романсы звучали именно и только так, как их исполняли в конце XIX – начале XX века?

– Всякий серьезный артист должен стремиться к тому, чтобы исполнять чужие песни адекватно – в частности, адекватно величине автора. В то же время артист должен говорить своим языком и обладать индивидуальностью. В театральном институте я слушал старинные записи, изучал особенности произношения, а сейчас мне хватает того, чтобы поддерживать общий культурный уровень. Мне уже не обязательно слушать записи, чтобы «наслушивать» манеру исполнения Вертинского, Морфеси или того же Шаляпина, но обязательно, просто необходимо перечитывать русскую литературу XIX века, чтобы соответствовать культурному уровню эпохи романса.

– Перечитывание русской классики влияет на профессионализм исполнения?

– Я убежден, что влияет. Культурный уровень исполнителя однозначно влияет на исполнение.

– Вам традиционно ставят в заслугу то, что вы перешагнули через камерность романса и стали исполнять его на больших площадках. Не теряет ли романс при этом чего-то главного? Одно дело, когда песня поется в интимной обстановке, при свечах, другое – когда в зале сидят тысячи людей...

– Нет, атмосфера не теряется – скорее, она меняется. В маленьком зале она одна, в большом – другая. Я ведь не ухожу из малых залов совсем, я работаю и на крошечных площадках, и на больших, мне как артисту интересно и то и другое. И слушателю наверняка – тоже. Главное – не закрывать ни одну из дверей.

Достоевский – вовсе не чернуха!

– Будучи по природе певцом, вы закончили актерский факультет и несколько лет работали в театре. Можно ли сказать, что когда вы посвятили себя концертной деятельности, мы потеряли Погудина – драматического актера?

– Уверен, что не стоит об этом жалеть. Если бы я остался в театре – а я служил в великом театре, в БДТ, – может, я и состоялся бы как актер, но достаточно заурядный. К пению я приспособлен куда лучше и достиг на этом поприще куда большего. Из театра я ушел главным образом поэтому. В тот момент я уже концертировал вовсю и видел разницу между собой – актером и собой – певцом.

– Вы – человек верующий, православный, воцерковленный, и именно поэтому не поете фривольных романсов – вера не позволяет. Не получается ли, что вы тем самым искусственно отсекаете существенную часть культуры романса?

– Исполнителей романсов сегодня предостаточно, и каждый волен выбирать то, что ему ближе. Я не аскет, во всяком случае, на сцене, но о любви, как мне представляется, достойнее и желаннее петь на уровне предельном, на уровне «Ромео и Джульетты» Шекспира. Ценность любви для меня абсолютна, а тратить себя на фривольности не хочется, тем более что на эстраде фривольности очень много, и кое-где она доведена до откровенного бесстыдства. Романс в русской культуре интересен именно красотой – красивым отношением к любви, красивым описанием любви.

– С другой стороны, романс – это часто безнадежность, бездна отчаяния. А уныние – смертный грех...

– Отчаяния и уныния в романсе нет совершенно. Исполнить романс можно как угодно – и уныло, и пошло, – но я стараюсь петь романсы совсем по-другому. Ключевое понятие тут – катарсис. Он может случиться и в трагических, даже совсем безнадежных обстоятельствах. Кто-то считает, что романы Достоевского – это чернуха и отсутствие всякой перспективы, а я с упоением читаю его книги и везде вижу надежду, свет грядущего освобождения человеческого от всех скорбей и встречу с радостью вечной.

– У вас множество званий и наград, включая не слишком известные, вроде медали «Митрополит Лавр». Может быть, есть какие-то звания и награды, которые вам дороги более, чем остальные?

– Самое почетная награда – это зрительское признание. Для меня это не дежурное высказывание, я действительно в это верю. Знаки внимания, в том числе награды, от чистого сердца и здравого ума мне дороги, но признание – главнее!

***

Справка «ДД»:

Олег Погудин родился 22 декабря 1968 года в Ленинграде. В 1979-1982 годах был одним из солистов детского хора Ленинградского радио и телевидения. Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии (актерский факультет), стажировался в Театральном центре им. Юджина О’Нила в США. До 1993 года был актером Санкт-Петербургского БДТ.

В 1991 вышел первый большой диск Олега Погудина «Звезда любви». С 1993 года Погудин посвящает себя исключительно концертной деятельности. В 1993-1996 годах на канале РТР вышли десять музыкальных фильмов с его участием. В 2005-2006 годах Погудин вел программу «Романтика романса» на канале «Культура». С 2004 года он преподаватель, с 2007 года – доцент кафедры эстрады и музыкального театра Санкт-Петербургской Академии театральных искусств.

В репертуар Олега Погудина входит свыше пятисот песен и романсов, он записал два десятка пластинок. Лауреат фестиваля «Глас ангельский России» (1997), Царскосельской художественной премии (1999), премии «Триумф» (2002). В 2004 году Погудину было присвоено звание заслуженного артиста РФ.

Николай Караев

http://www.dzd.ee/?id=387336