Олег Погудин: «Романс – это мой язык»
№37 (81) среда, 27 сентября 2006 г.
Известного питерского исполнителя романсов Олега Погудина часто называют «серебряным голосом России». Правда, сам он скептически относится к делению на «золотые» и «серебряные» голоса. Но в то же время отмечает, что в его случае это стало изящным соединением рекламного хода с творческой сущностью.
Серебро – синоним чистоты
– Мой основной репертуар – городской романс. А его рассвет совпал со временем, который мы называем Серебряным веком России – это огромный культурный мир, близкий мне по духу. Серебро всегда считалось синонимом и символом чего-то звонкого и чистого. И я в своей эстетике стараюсь придерживаться этих понятий.
– Откуда к вам вообще пристало данное определение?
– Где-то в середине 90-х на петербургском радио один журналист сказал: «Сейчас вы услышите человека с серебряным голосом». Потом именно в такой интерпретации это появилось в одной газете. В следующих – уже «серебряный голос России». И произошло все, извините, еще до появления на сцене, например, того же Николая Баскова. Вообще, только на моей памяти человек пять именовали «золотыми голосами». (Смеется.) Что, на мой взгляд, настоящая профанация. «Золотым голосом» в свое время называли Карузо – и это осталось за ним до сих пор, он неповторим. Хотя, безусловно, есть одаренные певцы, красивые голоса, и, думаю, их будет еще много – Россия богата талантами.
– Олег Евгеньевич, а кто из современных артистов особенно близок вам по духу?
– По крайней мере, могу назвать два имени – Елена Камбурова и Евгения Смолянинова. По духу, по ярко выраженной этической и эстетической позиции… Но я полагаю, что певцов с серьезным отношением к своему искусству на самом деле немало – просто они сегодня в тени. И мне они, к сожалению, тоже незнакомы. Понимаете, с начала 90-х годов на эстраде произошел заметный раздел между личностью и штампованными исполнителями, с личностью современная эстрада борется смертельно. Сейчас такое время – нужно быстрее выучиться и завоевать место под солнцем.
– Природная одаренность артиста потеряла ценность?
– Нет, до конца, к счастью, не потеряла. Но прежде можно было спокойно совмещать учебу с работой, без суеты – это считалось нормой. И эстрадное искусство пыталось приблизиться к классическому – по крайней мере, по своему отношению к делу, по мастерству, техничности. Не случайно же, помимо таких замечательных артистов, как Шульженко, Утесов или нежно любимая мной Анна Герман, тогда давали концерты и знаменитые оперные певцы – Лемешев, Обухова, очень многие! Так что я считаю себя эстрадным певцом. Но лишь в прежнем значении, как у нас понималось лет 30–50 назад.
Окуджава – продолжение городского романса
– Один из близких для вас авторов – Булат Окуджава. Говорят, его песни вы слушали чуть ли не с колыбели.
– Последнее – уже из разряда легенд. (Улыбается.) Мои родители очень любили Окуджаву, и я действительно рано услышал его песни. Но уже в сознательном возрасте.
– А когда начали их петь?
– На своем первом сольном афишном концерте – предыдущие выступления с гитарой я не осмелюсь назвать концертами, в первом отделении пел городской романс, во втором – песни Булата Окуджавы. Это было в 1987 году, я учился на третьем курсе театрального института. Вообще, петь начал довольно рано – в девять лет стал солистом детского хора Ленинградского радио и телевидения. В десять получил свой первый гонорар, тогда же впервые выступил с хором на больших площадках, съездил на первые гастроли, в том числе и заграничные. А мой сознательный путь концертирующего исполнителя ведет отсчет с 6 января 1993 года, когда я подал заявление об уходе из питерского Большого драматического театра. Хотя сольные концерты давал и прежде. Но к Окуджаве после того выступления вернулся только после его смерти – почувствовал какое-то внутреннее право выйти с его песнями на сцену, когда он сам уже не мог это делать… Причем первый концерт планировался просто как дань памяти. Но был такой успех, что я стал регулярно исполнять эту программу, сейчас выступаю с ней раза два в год. Отрадно, что она получила сердечный отклик в Москве – для москвичей Окуджава, конечно, не просто исполнитель, а гораздо большее явление. Жаль, что мы так и не встретились с Булатом Шалвовичем…
– От кого-то из авторов получали благословение на исполнение их песен?
– От иеромонаха Романа. Я пел его песнопения частным порядком. И когда однажды мне предложили их записать, сказал, что соглашусь, если он сам меня на это благословит. Он же очень настойчиво пожелал, чтобы я не только их записал, но и пел со сцены. Я человек церковный и не мог проигнорировать просьбу отца Романа. Запись вышла в 1996 году. А спустя два года стал исполнять их в великопостное время на своих концертах. Самое поразительное, что, например, в московском Концертном зале имени Чайковского на них собирается по полторы тысячи человек – притом, что для неподготовленного слушателя это очень сложная программа.
– Современные композиторы вам не предлагают свои песни?
– В последнее время – довольно часто, но из них включаю в свой репертуар очень немногое. К сожалению, сейчас создается крайне мало произведений, которые бы точно соответствовали духу романса, лирической песне начала XX столетия. По форме повторить можно, по сути – очень трудно. Вот Окуджава для меня – во многом продолжение городского романса. Лучшие образцы советской песни – в каком-то смысле, тоже, но больше по мелодии.
– А военные песни?
– Не только по мелодии, но и по романтическому настроению, присутствовавшему в стране в то время. Когда подвиг был обыденностью, постоянной необходимостью. Я с такой уверенностью об этом говорю, потому что оба моих деда прошли войну от первого до последнего дня. Один умер совсем недавно, второй милостью Божьей жив до сих пор. И я до 35 лет напрямую постоянно общался с людьми из той эпохи. Нельзя сказать, что они по отношению к ней некритичны. Но главным для них, прошедших войну, насколько я могу судить по общению с ними, всегда была высшая человеческая правда, которая выше политики и государственной выгоды. Это же есть и в военных песнях.
– Вернуться в драматический театр не возникает желания?
– Уже вернулся, преподаю актерское мастерство в академии в Петербурге. Но возвращаться на сцену театра не вижу необходимости. Зачем? Любая лирическая песня, когда исполняешь ее на концерте, – мини-спектакль по определению, в ней есть своя драматургия. Чтобы прожить жизнь лирического героя, в любом случае приходится становиться актером. Актерская профессия здесь сконцентрирована так, что за короткий промежуток времени насыщаешься ею сполна. А к театру, который по юношескому максимализму я когда-то решительно отвергал, сейчас испытываю колоссальное уважение. Потому что за время безумного развала отечественной культуры театр, как ни парадоксально, сохранил какие-то нормы, этика и эстетика для него остались важны.
«Властелин колец» – христианская книга
– Олег Евгеньевич, вы упомянули, что вы человек церковный. А правда, что к христианству вы всерьез пришли через «Властелина колец» Толкиена?
– Скажем так: книга Толкиена просто оказалась тем ключиком, который помог мне открыть дверь к Евангелию. (Улыбается.) Звучит парадоксально? Но на самом деле в этом нет ничего удивительного. Сегодня, к сожалению, «Властелин колец» в массовом сознании все больше лишается своей христианской основы и превращается просто в магическую сказку, вроде «Гарри Поттера». Кстати, если бы я сначала посмотрел фильм, то, возможно, все сложилось бы иначе. Хотя стремление к Богу – нормальное свойство человека, и, вероятно, меня бы рано или поздно все равно привело на эту стезю.
– Но почему все-таки «Властелин колец»?
– Понимаете, я артист, и, видимо, художественный мир, созданный Толкиеном, оказался мне на тот момент особенно созвучен, повернул сознание в сторону ответственного религиозного поиска. Я уже упомянул о христианской основе этой книги. И для многих авторов, работавших в одно время с Толкиеном, христианское миропонимание было не просто нормой быта и культуры, но сутью всей их жизни. Достаточно назвать хотя бы имена Льюиса Кэрролла, Клайва Льюиса с его «Хрониками Нарнии», Киплинга, Конан Дойля… А Честертон просто открыто исповедовал свою веру. Появись они сейчас, их могли бы обвинить в религиозном фанатизме, отсутствии толерантности! А для них самих их сказки были притчами в абсолютно евангельском духе. В моем случае просто совпала система образов. Но читать о чем-то, обладать какими-то познаниями – не одно и то же, что жить ими. Жизнь в Боге – процесс очень трудный. Но единственно счастливый путь – другого я для себя не мыслю.
№37 (81) среда, 27 сентября 2006 г. Автор Елена Коновалова
http://www.vecherka.ru/persona/2383